Коричневое
Шрифт:
— Постараемся, босс… — буркнул Семецкий. Юрайя Семецкий был 100 %-pure поляк. Дурацкое имя, приклеенное ему гребаными великобританцами наподобие Янкеля и Митрича, в Раше наверняка обозначало бы Юрия, а вот как его звали в Полске, я все время забывал спросить. В свое время Юрайя был одним из ведущих функционеров полского фэндома, то бишь такого специфического литературного братства, объединяющего писателей, издателей, переводчиков, художников и фэнов фантастики. И чем-то он однажды так проколол своих коллег, что они договорились в каждом новом произведении убивать самым изощренным способом по одному Семецкому. А потом эта литературная игра вошла в моду, и убивать Семецкого начали совершенно незнакомые с ним люди. Одного Семецкого, к примеру, смачно завалил в своем новом романе знаменитый рашенский писатель Чхартишвили. Вот так на человека в неполные шестнадцать лет свалилась земная слава.
Кстати, Семецкий несколько раз пил vodka с самим паном Сапковским, о чем неоднократно с гордостью
— Чтобы коричневое максимально торкнуло, нужно, чтобы день был жарким, а коричневое — слегка охлажденным, но ни в коем случае не ледяным, — сказал я, раскручивая мескальную бутылку для второго захода. — Прежде чем глотать, надо погреть холодное коричневое во рту, чтобы вдобавок к напрочь сорванной крыше, уничтоженному желудку, чудовищным ломкам и скорой смерти не заработать ангину. — Бледно-желтая жидкость в бутылке наконец раскрутилась до нужной скорости, и я винтом отправил значительную ее часть себе в пищевод.
Надо сказать, без соли мескаль тоже проходит на ура, но вот лимон после него жизненно необходим, причем не пижонский лайм, как после текилы, а именно банальный желтый лимон, иначе мескальный букет торжественно марширует мимо тебя. Согнувшись практически бездыханным в жестоких конвульсиях, зажмурившись и отчаянно кашляя, я начал шарить по столу в поисках своего надкушенного лимона и занимался этим до тех пор, пока сжалившаяся Саша не сунула мне его в руку.
— С-с-с… пасиб… — прохрипел я, продышавшись в очередной раз.
Выпитое поселилось где-то в районе солнечного сплетения и начало потихоньку расползаться по кровеносным сосудам.
— Кстати, совершенно необязательно употреблять сразу всю свою порцию коричневого, — прохрипел я, когда мое обожженное свирепым мескалем из Оахаки горло вновь обрело способность издавать членораздельные звуки. — С полконтейнера вас может так шандарахнуть, что остаток пойдет только во вред. Так что необходимо внимательно следить за своими ощущениями, и, как только почувствуете приход, прием коричневого следует немедленно прекратить. Особенно это касается Лэсси, у которой в башке не хватает винтиков на это дело. Я внятно излагаю?
— Ум дун увакрус у них нет, — ответила Лэсси, сердито прищурившись. Принятая ранее кислота понемногу растворялась в ее организме. Как весьма удачно зубоскалили наши хипповые пращуры, ЛСД тает в голове, а не в руках. — А я иду такая, весел враться не сухом бе лепо и корко, знаше водеры пятати. Этаоин шрдлу! — взвизгнула она, сползая с колен Янкеля.
— Ты бы ее держал покрепче, — посоветовала Саша Деметриусу. — Наблюет.
Саша Сашнёв была гребаная француженка. Бой-баба, настоящая кобыла, способная одной техничной подсечкой остановить на скаку жеребца, кобелирующая сучка, — короче, то, что на рашенском языке метко называется бабец. Когда мы всей бандой делали любовь вповалку, Сашнёв весьма охотно ласкала Лэсси; впрочем, это не мешало ей с таким же интересом впускать в себя самцов. Саша было почти семнадцать лет, и четыре из них она шарахалась по Европе и прилегающим территориям, не в силах выбрать, где преклонить свою внушительную задницу. Я бы отдал два пальца на левой руке, чтобы присовокупить тот бесценный жизненный опыт, какой она сумела накопить за столь непродолжительное время, к своему, надо заметить, уже довольно обширному. Она снималась в порнухе в Дании, была диджеем на «Радио Люксембург», водила рейсовый автобус в Бельгии, тусовалась с неонацистами в Менхёнгладбахе, торговала первитином и абсентом в Норвегии, работала снайпершей на сепаратистов в Косове, подвизалась системным администратором в Каунасе, операционисткой в пизанском банке, вышибалой в севильском баре для лесбиянок, сестрой милосердия в сирийском госпитале для иракских беженцев, служителем зоопарка в Берлине, собкором квебекского телевидения в Белфасте, коммерсантом в Харькове и рок-певицей в одном из злачных мест Хургады. В настоящее время она лениво тусовалась с нами, но это явно был лишь очередной эпизод в ее бурной жизни, и я не удивился бы, если бы через пару недель она свинтила в Бразилию протестовать против хищнического истребления тропических лесов, на Корсику грабить супермаркеты или в Анголу — воевать на стороне УНИТА, если только УНИТА до сих пор с кем-нибудь воюет. Кроме того, она написала две продвинутые мейнстримные книжки (ночные клубы, наркотики, сексуальные перверсии, мистические артефакты), опубликованные ее бывшей любовницей в каком-то славянском издательстве и имевшие сдержанную популярность в Восточной Европе, что в определенном смысле позволяло мне называть ее коллегой.
— Коричневое интересно массой любопытных побочных эффектов, — продолжил я лекцию, когда Деметриус умело устранил недоразумение с Лэсси. — Например, если сказать во время коричневого прихода «Мутабор!» — сможешь превратиться во что пожелаешь.
— Дешево стебемся? — Янкель подозрительно покосился на меня и, уверившись в своем диагнозе, безапелляционно отрезал: — Расстрелять!
— Точно, шучу, — согласился я. — Тогда вот вам совершенно медицинский факт: за полгода регулярного употребления коричневое с гарантией уничтожает торчку всю пищеварительную систему.
— Я не собираюсь жить так долго, — заявил Янкель. — Я планирую промелькнуть огненным метеором на фоне низкого серого неба буден и с грохотом взорваться, осыпав обывателей хлопьями своего дерьма. Собственно, этим я и занимаюсь все последние годы.
— Мидянин, — прищурилась Сашнёв, — ты же вроде хвастался, что регулярно употребляешь коричневое с девяти лет?
— Я — особый случай, — отрезал я. — Я бэд рашен — сам себе страшен. Мой желудок закален просроченным собачьим кормом, который вы, гребаные европейцы, сплавляете в Рашу в качестве гуманитарной помощи.
— Не слушай эту кобылу, — сказал Янкель. — Гребаные французы! Чего можно ожидать от людей, у которых все ударения в языке падают на последний слог? Расскажи еще про коричневое!
И я еще рассказал про коричневое.
— Основу этой пакости составляет ортофосфорная кислота. Если бросить в стакан с коричневым пенни, к утру монета растворится без остатка. Проникнув в организм, коричневое немедленно и агрессивно атакует желудок, сердце, печень и мозг. Собственно, коричневый приход — это побочный продукт судорожной работы отмирающих под воздействием коричневого тканей мозга и внутренних органов.
— Зыкинско! — заценил Митрич из своего угла: видимо, он таки прислушивался к лекции краем уха.
Квартира, в которой мы находились в данный момент, принадлежала некоему Зорану Митричу. Здесь, на квартире у гребаного Зорана Митрича, мы как бы жили, регулярно курили зеленое, жрали розовое, кололись черным, нюхали белое, принимали желтое, пили всякое и занимались промискуитетом. Митрич был великобританцем в первом колене: мамаша перевезла его, годовалого, из Югославии в Италию шестнадцать лет назад. Вместе с ними на рыболовном катере плыли еще одиннадцать суровых молчаливых югославов. Их судно не было расстреляно из крупнокалиберных пулеметов итальянскими пограничниками, они не напоролись на мину времен Второй мировой войны, их не протаранила рубкой поднимающаяся с глубины в ходе маневров НАТО американская подводная лодка и не сожрало загадочное реликтовое чудовище, обитающее в Средиземноморском бассейне и носящее ласковое имя Парфе; если бы это случилось, история молодежной банды «Факин Джанки», безусловно, развивалась бы совершенно по другому сценарию. Однако на море все прошло без приключений, а остальное уже было делом техники. Все прибывшие на катере потребовали политического убежища на Апеннинах, представив неопровержимые доказательства того, что дальнейшее пребывание на родине являлось для них несовместимым с жизнью, — фотодокументы, обличавшие кровавый коммунистический режим Югославии. Снимки, на которых дюжину прибывших на катере балканских диссидентов жестоко избивали сербские блюстители порядка, вырывая у них из рук плакаты с англоязычными требованиями незамедлительной демократизации, обошлись диссидентам не так уж и дорого — в инсценировке в основном принимали участие сочувствующие родственники и соседи, а в качестве крови был задействован гранатовый сок. Некоторые из этих югославов, коим посчастливилось слинять из федерации аккурат перед гражданской войной, осели в Италии, некоторые через Италию перебрались во Францию, некоторые через Италию и Францию уехали в Германию, а матушка Митрича, добравшись до Англии через Италию, Францию и Германию, решила, что на этом в принципе можно остановиться. Тут как раз подоспела война в Югославии, беженцы хлынули в Европу потоком, и Митричи довольно легко получили от британского правительства соответствующий статус, жилье и ежемесячное пособие. Однако по прошествии ряда лет пособия хватать перестало; матушка Митрича окрутила какого-то умеренно богатого американца и улетела с ним жить в район Малибу, оставив сынишке квартиру и южнославянскую деловую хватку. Обоими дарами тот воспользовался в полной мере, учредив в кооперации с
Янкелем банду «Факин Джанки». В настоящий момент означенная банда находилась у него на квартире и готовилась к обеду: мы с Сашей и Семецким сидели за столом, употребляя в качестве аперитива мескалино, Янкель и Лэсси расположились в глубоком кресле напротив и занимались петтингом, Митрич висел в Интернет-чате, Бен Канада пытался читать с палма «Щупальца веры» Николаса Конде, Плеханда сосредоточенно ломал одноразовые шприцы для внутривенных инъекций.
За беседой я поборол уже три четверти бутыли мескаля, и меня еще даже не повело — вот что значит стаж. Это требовало творческого акта. Внушительно откашлявшись, я прочел вслух свое любимое танка: