Корни камня
Шрифт:
— Обратимся душей к святыне… не зная иных мыслей. Не зная суеты…
Стоя рядом с отрешенным Барракудой, Ивар видел, как мучительно борется с собой молодая девушка, стоящая по правую руку от старика; изо всех сил пытается обратиться к святыне — и не может, придавленная знанием об утекающем времени, о недовершенных сборах, о том, что все равно не успеется…
И все они — весь поселок — смотрят на нее и ждут. И текут секунды, отдаляя успех и неминуемо приближая всеобщую гибель. И бледное девушкино лицо делается темно-красным, и на глаза наворачиваются слезы…
Ивар успел подумать, что на чей угодно трезвый взгляд тигарды ведут себя, как умалишенные. И даже ощутил смутное раздражение — ну какая разница?! На что они тратят драгоценное время — на никому не нужную формальность?!
А потом девушка овладела собой. И сразу успокоилась, и глаза ее на мгновение сделались совершенно безмятежными, глубокими и счастливыми; только на мгновение, потому что уже в следующую секунду обряд завершился, уступив место спешке — еще более лихорадочной, напряженной, злой.
В какой-то момент запыхавшийся Ивар споткнулся и отстал; Барракуда вернулся за ним, чтобы схватить цепкой птичьей лапой не за шиворот — прямо за горло:
— Я же ПРОСИЛ быть рядом! Я НЕПОНЯТНО объяснил?!
Ивару захотелось закрыть лицо — ему показалось, что его сейчас ударят. С трудом сдержавшись, он заставил себя не отводить глаза:
— Не бойтесь, я не убегу.
Барракуда отшвырнул его — Ивар ударился затылком о стену, но смолчал.
— Перед стартом, — глухо сказал Барракуда, — я выведу тебя к воротам. А сейчас мне нужно, чтобы ты был при мне… Будь добр делать то, о чем тебя просят.
Ивар потерял счет времени; пот заливал ему глаза, Барракуда тащил его чуть ли не за шиворот, остро пищал зеленый огонек переговорного устройства, и лихорадочно перемигивались пестрые экраны, и стремительно приближался последний срок, самый последний, назначенный Командором срок…
Потом Барракуда вдруг сделался совершенно равнодушным, безвольным, ватным. Оттолкнул кого-то, жаждущего его помощи, и двинулся прочь — Ивар волочился следом, как собачонка на коротком поводке. Глядя себе под ноги, Барракуда свернул в какой-то безлюдный тупик; взглянул на мальчика, как на случайного прохожего, все так же равнодушно отвернулся и отошел в темный угол.
Ивар стоял, не решаясь сделать и шага; под ногами Барракуды захрустело битое стекло, потом хруст оборвался.
Ивар выждал минуту; потом, сам того не желая, двинулся следом.
Барракуда сидел перед глухим пластиковым щитом — то есть Ивару показалось, что он сидел, а на самом деле он стоял на коленях, закрыв лицо руками. До обомлевшего мальчика донеслось приглушенное:
— Сквозь ночь… Сквозь день… Травой сквозь могильные плиты… Сила земли. Сила воды… Ор загг, ор хон, ава маррум… Услышь, защити, сохрани мое имя, сохрани мою душу…
У Ивара мороз продрал по коже. Ему как-то сразу стало ясно, что Барракуда действительно остановился у последнего предела. На краю.
Ивар шагнул вперед — под ногами отвратительно хрустнуло. Барракуда не обернулся — он все так же прятал лицо в ладонях, и до Ивара доносились монотонно повторяющиеся слова и фразы, незнакомые, щекочущие слух. Тогда он опустился рядом.
— Этот день, — хрипло сказал Барракуда. — Мы дожили… Этот день.
Ивар прерывисто вздохнул. И спросил, еле ворочая запекшимися губами, спросил неожиданно для себя:
— А правда, что вы знали… мою маму?
— Да, — отозвался Барракуда, не поднимая головы. — Она была… хорошая.
— Она была хорошая, — повторил Ивар шепотом. — И отец всегда любил только ее.
— Да, — кивнул Барракуда. — Только ее… еще Саню и тебя…
Ивар вспомнил, как дрожал голос надменного Командора Онова: «Ты получишь все, что потребуешь… Этот мальчик дороже… Возьми меня заложником. Отпусти его…»
А потом колени отца глухо ударились о пол.
ЦЕНА. Цена… Какая сложная система ценностей… Отец отрекся от себя, он пожертвовал честью, и что по сравнению с этим — пожертвовать жизнью… Своей. Но он пожертвовал сыном… Значит, есть для него нечто более ценное… Как для Барракуды — этот самый его Род?..
— Прости меня, — сказал Барракуда.
Едва слышно завибрировал пол. Барракуда вздрогнул:
— Шлемы…
Ивар механически натянул шлем; Барракуда опустил забрало, и глаза его скрылись под толстым слоем дымчатого пластика. Ивар мельком подумал, что, возможно, никогда больше не увидит его лица.
Штурм начался на десять минут раньше времени. Первым делом Поселок отравили дурманящим газом — и напрасно, потому что среди людей Барракуды не нашлось никого, кто пренебрег бы шлемом. Тяжелые клубы газа оседали под ноги уходящим на корабль людям, когда первый основательный удар Города разнес ворота Поселка в искореженные клочья.
Ивар не видел этого и не знал; он ощутил только, как содрогнулось упрятанное в недрах планетки сооружение — конвульсивно дернулось, как живое существо, предчувствующее близкий конец.
«С первым же залпом атаки… я убью этого мальчика»…
Ивар ощутил приступ нового тошнотворного страха. Поселок содрогнулся еще — обрушилась гроздь внешних лифтов.
— Больше шума не будет, — сказал Барракуда. — Они пойдут тихо.
Пискнул браслет на руке Генерала, и в наушниках Ивара затрещало сбивчивое:
— В небе наблюдатель… ш-с-ф-ш… Они найдут шахту… ш…с…ш…
Говоривший бранился через слово.
Генерал, по-видимому, переглянулся с Барракудой.
— Десять минут, — сказал тот едва слышно.
— Десятиминутная готовность, — сообщил Генерал своему бранчливому собеседнику. — Мы идем на борт.
Барракуда ступил на трап; навстречу ему приветственно распахнулась железная пасть внешнего люка. Генерал шел следом.
Ивар вдруг стал, будто ему перебили ноги. Барракуда мягко, но настойчиво потянул его за руку.