Корни камня
Шрифт:
— Да, — согласился Барракуда, которого, по-видимому, здорово удивила перемена Иварова настроения. — Вас ищут… А найдут нас. Все получается очень плохо… Для нас, конечно. Если не учесть одну деталь, — он довольно улыбнулся. — Ваш отец, возможно, захочет видеть вас снова. И щедро заплатит за такую возможность.
Ивар встал. С хрустом потянулся. Медленно заложил руки за спину; сверху вниз глянул на сидящего Барракуду:
— Вы просто бандиты. Сумасшедшие бандиты. Вы…
— Фанатики, сектанты и сепаратисты, — добавил Барракуда скороговоркой.
— Да, — кивнул Ивар. — Но прежде всего вы — дураки. Потому что как только отец узнает, где мы… И как вы с нами обращаетесь… Так вот, когда он узнает…
Горячая волна крови залила ему лицо и уши. Мурашки по спине, счастливые мурашки: вот отец у пульта, вот он поворачивает лицо… Он уже все знает, и глаза у него зловеще сужаются, и взгляда его не выдержать никому… Достаточно отдать приказ, только один приказ…
— Он сотрет вас в пыль, — сказал Ивар буднично и сел. — Больше у меня нет охоты с вами разговаривать. Убирайтесь.
Большеротый как-то странно, ненатурально хохотнул:
— Барракуда… Этот мальчик очень-очень…
Тот повернул в его сторону тяжелую голову:
— Что?
— …Далеко пойдет, — усмехнулся Генерал.
— Я слышал, — Барракуда поднялся, — что именно таких мальчиков больше всего любят отцы… Да?
Последний вопрос был обращен к Ивару; тот демонстративно отвернулся.
— Хорошо, — кивнул Барракуда, — мы уходим… Предстоит связаться с твоим папой. Вас с братом позовут на связь, как живое доказательство.
У Ивара бешено заколотилось сердце. Большеротый открыл дверь; в проеме Барракуда обернулся:
— Сейчас к тебе явится врач… Это ненадолго.
И уже из коридора:
— Думаю, все будет хорошо, твой отец поведет себя, как надо, и ты скоро вернешься домой… Не бойся.
Дверь захлопнулась.
Гордо вскинув подбородок, он какое-то время смотрел им вслед, и губы его кривились в презрительной усмешке: надо же, «Не бойся!»
Потом он раз или два прошелся по комнате, то и дело утыкаясь носом в бежевые стены; невероятное дело, он почти развеселился!
Теперь отец уж точно не спросит, зачем в нарушение всех запретов непутевые сыновья его отправились на этот грязно-желтый шарик. Теперь они пострадавшие, заложники; теперь, освободив их — измученных, но не уронивших чести — из рук бандитов, отец положит руку на затылок Сани, а Ивара прижмет к плечу, так, что царапнет щеку золотой эполет…
Ивар улыбнулся и потрогал щеку в том месте, где уже приятно саднила воображаемая царапина. Потянулся и сел, снова подобрав под себя ноги. Оставалось только ждать.
Зачем они все-таки разлучили их с братом? Решили запугать, запутать по одному? Просчитались… Где все-таки Саня, о чем он сейчас думает?
Кто-то прошел по коридору. Мягкие, приглушенные шаги. Вслушиваясь, Ивар невольно напрягся; подошел к двери, машинально, сам того не желая, дернул ручку.
Никто не имеет права запирать человека, лишая его свободы. Так поступают только с преступниками… И скоро взаперти окажется Барракуда вместе с прихвостнями…
А-а, так вот где он видел его лицо! На экране в новостях, «опасный преступник»… Только на телепортрете он был моложе. Вот оно как, пропавшие шлюпки, пропавшие люди…
Сколько их может быть в поселке? Пять, десять, сто? А, сколько бы ни было…
Кстати, при чем тут врач? Он совершенно здоров… «Это ненадолго»… Что ненадолго? Зачем?
Снова шаги в коридоре — тяжелые, грузные. Снова озноб по спине — постыдный озноб… Да, он пленник. Нет, никто ничего с ним не сделает, потому что он — сын Командора, при имени которого трепещет…
А если авария?! Если катастрофа, пожар, о нем все забудут, а он заперт?!
Он затравленно огляделся.
…Темница — угрюмый каменнй мешок, и низко нависает сырой, покрытый плесенью потолок. Мутный свет с трудом пробивается сквозь узкую щель — окно похоже на нору, продолбленную в толще стены, и нора эта все сужается, чтобы упереться наконец в решетку, частую, как паутина сытого паука…
Узник полулежит, привалившись к стене. Холодно. Холодная громада замка с темницами, где веками умирали в муках поверженные враги; холодные змеи цепей, ледяными браслетами охвативших запястья.
Ржавый скрежет дверных петель…
…Ивар отшатнулся:
— Что вам надо?!
Посреди комнаты стояла женщина — достаточно молодая, сухощавая, с желтоватым нервным лицом; ее одежда, очень свободная, слишком свободная с точки зрения любой горожанки, падала широкими складками и почти касалась пола. То, что Ивар поначалу принял за черную шапочку, было на самом деле спиралью из очень длинных, особым образом скрученных волос; в волосах посверкивал камень. Одинокий, белый; опять камень, подумал Ивар мрачно. Если телефон — то что она, всякий раз его из прически выдергивает?!
— Не пугайся. Я врач. Меня зовут Ванина.
Он перевел дыхание. У женщины с камнем были тонкие, некрасивые, жестокие губы.
— Тебя, я знаю, Иваром зовут?
Она говорила спокойно, негромко, без насмешки — но и без улыбки, и глаза ее, светлые, почти лишенные цвета глаза, показались Ивару безжизненными, как объективы.
— Что вам надо? — повторил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
Она откинула вторую койку — и села, как до этого Барракуда. Поставила рядом свою тяжелую черную сумку:
— Очевидно, ты некоторое время пробудешь… у нас. В наших интересах, чтобы ты чувствовал себя как можно лучше.
Он не удержался и хмыкнул. Она будто не заметила, извлекла из складок одежды старенький блокнот, снова подняла на Ивара свою прозрачные странноватые глаза:
— Сколько тебе лет?
В голосе ее чуть заметно скользнул металл — это была профессиональная привычка вести разговор с пациентом. Ивару была знакома эта властная манера: все врачи в Городе, будучи при исполнении обязанностей, держались именно так. Врачам всегда подчинялись — и Ивар, и даже отец; повинуясь давно выработанному рефлексу, он глухо ответил: