Корни огня (Полигон миров - 2)
Шрифт:
— Ты ранен?! — донесся из-под дерева встревоженный голос Брунгильды. — Не двигайся, ты же теряешь силы. Позволь, я перевяжу тебя.
Карел почувствовал, как уходит кураж и вновь просыпается отступившая было резкая боль.
— Ерунда! — сквозь крепко стиснутые зубы процедил он, нащупывая за спиной древко стрелы и резко выдергивая его. Девушка ойкнула, от ужаса прикрывая рот ладонью. Престолонаследник Нурсии хотел было объяснить, что, слава всевышнему, наконечник не вонзился в тело, но замер, удивленно рассматривая орудие убийства.
— Послушай, — он повернулся к Брунгильде. — Это же вовсе не наконечник. Это клинок, закрепленный на древке. Он же летит, как… — Карел осекся, чтобы не оскорблять слух высокородной дамы низкопробными
В этот миг Брунгильда наклонилась, поднимая с земли оброненное стрелком оружие.
— Смотри, клинок — точь-в-точь наконечник этой стрелы…
Смуглолицый простолюдин в чистой, хотя и поношенной холщовой рубахе остановился, как вкопанный, не зная, то ли бухнуться на колени перед юным монархом, то ли все же поклониться в пояс. Выбрал поклон, да так и застыл.
— Ты пришел говорить? Я жду, — не спуская заинтересованного взгляда со свидетеля, промолвил Дагоберт.
— Если позволите, я мог бы переводить, — не давая кардиналу и рта открыть, вмешался Лис. — А то у него с франкским наречием проблемы. Ау, дружаня, ты шо сюда, кланяться пришел? — окликнул смуглолицего Лис. — Рассказывай, как дело было.
Крестьянин выпрямился, не смея, однако, поднять глаз на властителя франков, и заговорил:
— Я родом из маленького селения, оно было в горах, я там пас овец, — он рассказывал сбивчивой рваной скороговоркой, пытаясь унять волнение. — Когда пришли они, я был на пастбище. Увидел с горы, как идут. Много, очень много. Все на конях. Наш болярин держал свою дружину наготове, и многие из селения пошли с ним. Они-то к нам не сразу-то примчались. Сперва через всю страну шли. Мы-то, почитай, у моря. К нам-то прежде еще всякие бежали. Ну, как всякие — те, кто выжил. А таких-то, почитай, всего ничего. Эти-то в черных плащах, абары, значит. Всех убивают, кого увидят. А кого не убивают, то в плен берут и к себе уводят. И с нами так случилось. Болярин наш храбрый был и ловкий. Напал с горы, точно снежная лавина сошла. Да только все ни к чему. Абары, будто каменная стена, на его пути встали. Что дальше было — и битвой-то не назвать. Наши мечи против абарских — точно масло против ножа. И кольчуги для них были, как моя рубаха.
В глазах Лиса вспыхнул неподдельный интерес. Он перевел отзвучавшую фразу, делая для себя пометку. Что и говорить, появление здесь, в Париже, абарского кинжала было неприятным сюрпризом. Однако иначе объяснить необычные убийства, похоже, не представлялось возможным.
— Все наши полегли, — со вздохом продолжил свидетель ужасающей бойни. — Все, как один. После схватки абары спешились и пошли себе по полю боя. Как увидят кого из наших, живой, мертвый — все едино. Меч ему в живот втыкают, проворачивают и так кричат — страшно-страшно, аж мороз по коже. Все кусты, все расщелины обшарили. Кто чуть жив укрылся — и тех-то добили. А потом в селение пошли. Стариков, детей — всех резали. Только молодых девок да парней в полон взяли.
— А ты, стало быть, спасся? — выслушав перевод, спросил Дагоберт.
— Да если бы… — не поднимая глаз, с печальным вздохом ответил бедолага. — Как село вырезали да запалили, абары по округе пошли. Не иначе, стадо искали. Оно-то их войску на один зуб пришлось. Я спрятаться пробовал — да куда там, у них точно нюх какой-то. И меня схватили, и все стадо, — несчастный передернулся, живо вспоминая страшный день, — да что стадо — псов и тех сожрали. Даже и не жарили: просто рвали кусками и жрали, точно волки злые. Я лежал себе, ни жив ни мертв, руки за спиной связаны, и все молился, как бы меня самого эти душегубы на прокорм не пустили. Да Бог миловал. К прочим моим односельчанам, тем, что в полон взяли, притащили, а затем повели вглубь страны. Там уже таких, как мы, много собралось. С нами отрядили сотню абаров, и те повели нас куда-то в свои земли.
— Для чего?
— Мне то не ведомо. Про храм что-то говорили. Может, в жертву.
— Как же ты спасся? — заинтересованно спросил правитель франков.
— Да, почитай, чудом, — грустно вздохнул пастух. — Мы уже далеко в их земли зашли, когда на тот отряд, что нас вел, какое-то войско напало. Тоже дикие, не приведи Господь. Одежда из волчьих шкур. Неврами прозывались. За полночь набросились. Ни дать, ни взять — стая. Однако абары быстро опомнились, многих убили. И, стало быть, из наших тоже немало. Я под кучу трупов забрался, так до утра и пролежал. А уж перед рассветом абары тех из полона, кто выжил, дальше погнали. Быстро пошли, должно быть, опасались, как бы снова не напали. Только клинки и доспехи пособирали, а остальное все — на корм воронью. А как из виду скрылись, я из-под кучи выполз да и побрел себе. Так до италийских земель и дошел…
— Господин инструктор, — раздался на канале связи голос Карела, — у нас тут покушение.
— Судя по голосу, неудачное. Так шо там стряслось? На кого покушались? На тебя? Или на невинность Брунгильды?
— Не, — отозвался Карел. — Не на меня, на Брунгильду. Все бы вам насмехаться. Я-то ее спас, но вот стрела тут какая-то очень странная.
— Неужели же стрела Амура?
— Этот малый, видать, в нее не промахнулся, — с печальным вздохом хмыкнул Карел. — Но здешние стрелки просто пытались ее убить.
ГЛАВА 7
Липа — это сосна, проходящая по документам, как дуб.
Весть о покушении на сестру майордома и о ранении гостя и соратника молодого кесаря — нурсийского принца Жанта — облетела весь Париж быстрее сороки, не отыскавшей с утра ни единой серебряной ложечки. Радуясь новой теме для пересудов, толпа превратила раскинувшуюся на берегу ярмарку в огромное толковище.
Самые знающие твердили, что близок день Страшного суда, что абары, идущие на италийские земли, — вовсе и не люди, а демоны, исторгнутые адской бездной на погибель рода человеческого. Что противостоять им — занятие бессмысленное. Уж лучше провести оставшиеся месяцы, а может, и дни в молитве и покаянии. Другие словохоты, не отрицая адской природы недавних событий, твердили, что хоть взбесившаяся химера и ожила на страх людям, могучий герцог Нурсии одолел ее в честном бою, и, стало быть, тартарейскую нечисть можно и нужно истреблять во славу Божью, ибо это лишь испытание, посланное христианскому люду. А уж подлый выстрел в герцога и вовсе говорит о том, что враги прокрались в Париж, и след огнем и железом выкорчевать проросшую скверну до того, как она разрастется и захватит столицу.
Кто-то говорил, будто в убитом сэром Жантом злодее опознали некоего разбойника с большой дороги. Но так это, нет ли — судить никто не брался. А в это время завершивший труды переводчика Лис стоял над постелью раненого, суммируя свои медицинские наблюдения.
— Ну, шо, больной! С этого дня ты можешь смело именоваться Железным Головосеком. Я б даже сказал, не Железным, а Броненосным. Или Бруняносным, если тебе так больше нравится. В общем, ребра целы, гематома, правда, изрядная и ссадина вполне пристойная, боевая, самое то, шоб девчат охмурять. Однако жить будешь, остается выбрать, с кем. Никакой опасности рана не представляет. Но все же, с боевым крещением!