Корни
Шрифт:
– Алла, - она смеялась, правда, не понял чему.
Я даже не увидел квартиру, Алла включила ночник и тут же опрокинула меня на диван. Она сделала все сама, мне даже напрягаться не пришлось. После – закурила, пуская дым в потолок.
– Девственник?
– Уже нет, - нашелся я. Она снова засмеялась.
Через месяц мы уже жили вместе, снимали квартирку на окраине. Алла не работала, училась на втором курсе на дизайнера. До сих пор недоумеваю, зачем я ей понадобился? Сразу же выяснилось, насколько мы разные. Дочь обеспеченных родителей, готовых оплачивать любой ее каприз, Алла была абсолютно не приспособлена к жизни. Учебу оплачивали «предки», поэтому раньше обеда Алла не вставала, занятия не посещала, готовить не умела, вечером уходила «тусить». Пару раз затащила на эти
– Колбасы отрежь.
– Достала уже эта колбаса, я котлет хочу, или борща, - закипал я.
– Так приготовь, - она была непробиваема.
Обиднее всего было, когда она называла меня «деревенщиной». Однажды я даже чуть не поднял на нее руку, еле сдержался. Ограничился битьем посуды. После ссор Алла бросалась на меня с поцелуями, толкала на диван, и я таял, забывая все обиды. В общем, жизнь с ней была как на вулкане. Никогда не знаешь, когда рванет. Летом я решил свозить Аллу в деревню, познакомить с матерью. Неудобно, конечно, перед Наськой. Я ей письмо послал, все объяснил, просил простить, но ответа не получил. Мать потом прислала письмо:
«настинка плачит люба гаворит места нинаходит такую девку дурак абидил»
Алла смотрит брезгливо: «Туалет на улице, фу. Коровы, фу». Я уже и сам пожалел, что привез ее. Но мать вроде встретила приветливо, блинов напекла. Я накинулся на еду, с Алкой наголодался. Сама ничего не жрет, все худеет, и я на подножном корму. Утром подъем в пять утра и в коровник. Я напрягся, жду, что мать скажет.
– Исхудал совсем. Ты, сынок, Аллу к папе своди.
Я только кивнул. Уж не знаю, кто это придумал, но невесту у нас в деревне всегда к родственникам на кладбище вели и ждали знака, по которому можно определить, одобрили или нет. Как только Алка проснулась, потащил я ее на кладбище. Еле уговорил каблуки снять. До кладбища два километра пешком через лес, а по дороге – и того дольше. Небо хмурилось с самого утра. Всю дорогу Алка ныла, что она уже идти не может, ноги болят. Давай, мол, матери скажем, что сходили. У меня и у самого такая мысль была, но обманывать – нехорошо. В общем, вместо получаса, тащились мы до кладбища почти полтора. То остановимся покурить, то передохнуть. Сели на скамейку у могилы.
– Ну, здравствуй, папа, вот невесту привел. Знакомься, Алла.
Алка ухмыляется, зараза, но молчит. И то хорошо. И тут как хлынет, сплошной поток. Дорогу мигом развезло, пока до дома добрались, вымокли до нитки. Да еще Алкины причитания всю дорогу слушать пришлось. Злой был и на нее, и на мать, и на погоду.
– Я баньку вам натопила, чтобы не простудились, не дай Бог, - мама встретила нас на пороге, зыркнула на меня: «Не одобрил отец».
На следующий день Алка собрала чемодан и рванула назад в Москву. А я еще на пару недель задержался. Хотел с Наськой объясниться, но она не вышла даже. Тетя Люба меня прогнала:
– Иди, не береди девке душу.
Два года учебы позади, еще три осталось. Компьютеры я полюбил. Чудо, а не техника. Вот за чем будущее. Встречали миллениум. Алка потащила меня на Красную площадь. Такое событие! Фейерверк, людей – море. После Нового Года устроился я в одну солидную фирму – компьютеры обслуживать. Работа – не бей лежачего, да еще и платят неплохо. Деньги не то, чтобы рекой потекли, но полегче стало. Матери больше отсылать стал, и Алке на ее побрякушки хватало вроде. И тут вирус – «Чернобыль-2000» память половины компьютеров стер подчистую. Работы – выше крыши. Пахал как проклятый, иногда только к утру до дому доползал. Переехали мы с Алкой к центру поближе, чтоб на работу быстрее добираться. Отношения вроде получше стали, Алка поспокойней. В общем, жизнь налаживалась. И тут меня словно током ударило. «Вот где бабла можно срубить, как же я раньше не догадался?» От досады даже хлопнул себя по лбу. Решил я, короче, антивирусник написать. Недосыпал, недоедал, с утра до вечера – работа, ночью – «шабашка», так я новое детище назвал.
– Коленька, ты бы отдохнул, - ластилась Алка.
– Некогда, на пенсии отдыхать буду, - отмахивался я и пахал, пахал.
Мне б уже тогда тревогу забить. Что это Алка вдруг такая ласковая стала? Но не до того было, не замечал ничего вокруг, кроме работы.
– Ничего, Аллочка, потерпи, вот антивирусник напишу, квартиру купим, заживем тогда.
Так еще год пролетел. И, наконец, наступил день, когда антивирусник был готов. Гора с плеч. В эйфории шампанского набрал, клубники, шоколада, деликатесов всяких разных. Домой на радостях закатился, Алку обнял. Пировали полночи, хохотали, радовались. Проснулся где-то к обеду, один.
– Алла, - сонно позвал я. – Сколько время?
Тишина. «Ну, в магазин вышла». Я с трудом поднялся, голова как чугунная, во рту кошки насрали, побрел в туалет. Каждый шаг в голове болью отзывается. В общем, тревогу я только к вечеру забил. Заглянул в шкаф, а шмоток-то Алкиных нет, из душа все ее баночки и тюбики пропали. А главное – жесткий диск из компьютера исчез. Вот сука! Я чуть не плакал. Так эта мразь еще и записку сунула заместо диска:
«Тебе, деревенщине, бабки на кой нужны? Коровник построишь? А нам с Женькой очень даже пригодятся. В общем, живи, не тужи».
– Тварь, сука, гадина, - от злости разбил монитор, пинал ногами бесполезный компьютер.
– Ненавижу, ненавижу, - ярость захлестывала, бессильная злоба лилась через край. Будь Алка рядом, переломил бы ее тонкую шейку. И этому кобелю бы заодно навалял, друг называется. И на себя злился ужасно. Придурок, столько времени ничего не замечал, пригрел змею на груди. Но больше всего программу было жаль, год работы, столько труда, сил положил.
Поплелся в магазин, купил ящик водки и запил горькую. Из дома не выходил, не ел, только пил и забывался в пьяном угаре сном. Недели слились в один нескончаемый день. Вдруг в мое пьяное сознание вклинился звонок в дверь. «Ну и хрен с ним, пусть звонят». Опрокинул бутылку, сделал большой глоток. Звонок не унимался. Я чертыхнулся, с трудом поднялся и на нетвердых ногах поплелся открывать.
– Кого там принесло?
На пороге стояла мать – в единственном праздничном платье, на голове – косынка.
– Ма? – я вмиг протрезвел.
– Ты в кого превратился? Ты на себя полюбуйся. Хочешь кончить, как отец? – напустилась она на меня. И вдруг, опустила плечи, заглянула в глаза, - Возвращайся сынок, сгинешь там, здесь твои корни.
Не успел я и слова вымолвить – мать исчезла, испарилась, как и не было. «А ведь я ей нового адреса не давал», - запоздало мелькнуло в голове. Я осел на пол и зарыдал. От стыда, от эгоизма своего. Два года мать не видел, дом свой позабыл. Опоздал, опоздал. Я был уверен, что матери уж нет в живых. Не спеша собрался, побрился, стараясь не смотреть в глаза незнакомцу с красными глазами. А куда спешить? Собрал сумку, купил билет. В деревню поспел аккурат на похороны.
– Я пришла, а она мертвая на пороге лежит, видать на помощь позвать хотела, - голосила тетя Люба. – Вовремя ты, Коленька, ой как вовремя. А как ты узнал? – она отняла от заплаканных глаз платок.
– Да так, случайно приехал, - я пожал плечами. «Не вовремя, теть Люба, не вовремя, опоздал я, кругом и всюду опоздал».
Мать лежала в гробу в единственном праздничном платье, на голове – цветастая косынка. Тяжело мне было, ох, как тяжело. Камнем на сердце лежало предательство.
Но я нашел в себе силы жить дальше. Вернулся в неласковую Москву, подчистил «хвосты», перевелся на заочный, вернул хозяйке ключи от квартиры и вернулся в свою деревню. Мать-то деньги, что я высылал, не тратила, на книжку носила, приличная сумма набежала. На эти деньги справил родителям могилку, дом подлатал, водопровод провел, чтоб не надо было воду ведрами таскать, купил кое-какую скотину, пару кур, компьютер и стал на дому работать.