Коробка в форме сердца
Шрифт:
– Я не собираюсь убивать ее, – сказал мертвец. Интонация его не менялась, голос лился как терпеливый, понимающий, низкий, гулкий словесный поток, более всего походивший на жужжание пчел в улье. – Ты сам собираешься это сделать. И ты это сделаешь. Ты хочешь этого. – Джуд открыл рот, собираясь ответить, что Крэддок ошибается, но вместо этого сказал:
– Да.
Даже не сказал, а подумал вслух.
– Хороший мальчик, – похвалил его Крэддок.
Джорджия заплакала, хотя старалась сидеть тихо и не дрожать. Джуд не слышал ее. Лезвие Крэддока резало воздух: вперед-назад, вперед-назад.
«Я не хочу причинять ей
– Все будет не так, как тебе хочется. Возьми пушку, слышишь? Возьми сейчас же.
Джуд сделал движение. Ему казалось, что он отделился от своего тела – будто он свидетель, а не участник сцены, которая перед ним разыгрывалась. В голове его стало пусто, и он уже не мог ужасаться тому, что собирался сделать. Он знал только одно: если он хочет проснуться, то должен совершить это.
Но прежде чем он дотянулся до пистолета, Джорджия выскочила из кресла и бросилась к двери. Джуд не ожидал, что она способна двигаться, – он думал, Крэддок и ее удерживает на месте. Но оказалось, что ее удерживал лишь страх. Когда она уже приблизилась к Джуду, снова раздался единственный голос на свете:
– Останови ее.
И Джуд увидел, как его собственная рука схватила волосы летящей мимо Джорджии и намотала их на кулак, резко запрокинув голову девушки. Джорджия завалилась назад, и Джуд с силой толкнул ее вниз. От удара ее тела об пол мебель в комнате подпрыгнула. Стопка компакт-дисков на краю стола беззвучно осыпалась на пол. Носок Джуда вонзился в живот Джорджии, получился отличный жесткий пинок, и она сложилась пополам, свернувшись в позе эмбриона. Через миг после удара Джуд не помнил, зачем он это сделал.
– Вот так, – произнес покойник.
Голос Крэддока возникал из ниоткуда, рождался из тишины, и это сбивало Джуда с толку. Слова мертвеца создавали эффект физического присутствия, они как пчелы роились и жужжали внутри головы. Голова стала ульем, пчелы-слова влетали в него и вылетали, оставляя после себя соты, ячейки восковой пустоты. С такой легкой полой головой он сойдет с ума. Он сойдет с ума без собственных мыслей, без своего голоса. А мертвый голос не умолкал:
– Покажи этой суке. Надеюсь, ты не возражаешь, если я ее так называю. Давай, бери пистолет. Скорее.
Он повернулся за оружием и стал двигаться чуть быстрее. Через комнату, к столу, пистолет у его ног, опуститься на колено, взять.
Джуд не слышал собак, пока не потянулся за револьвером. Одно напряженное, срывающееся на визг «рр-гав», потом еще одно. Его внимание намертво зацепилось за этот звук, как широкий рукав цепляется за торчащий гвоздь. Его потрясло, что кроме голоса Крэддока в бездонной тишине он услышал что-то еще. Окно за столом по-прежнему было приоткрыто. Снова лай – заливистый, яростный, хриплый. Ангус. А это Бон.
– Ну же, мой мальчик. Делай, что тебе говорят.
Взгляд Джуда упал на маленькую корзинку для бумаг, стоящую под столом. Из нее торчали осколки платинового альбома – гроздь острых ножей из хрома. Теперь оба пса лаяли в унисон, расширяя дыру в ткани безмолвия, и звук лая заставил Джуда вспомнить их запах – резкую вонь сырой собачьей шерсти, животный жар дыхания. В одном из серебристых осколков он увидел себя и отпрянул, наткнувшись на собственный взгляд – застывший, отчаявшийся, полный ужаса. И в следующий миг он услышал в мозгу свой голос, смешанный с безостановочным
Словно продолжая тянуться за пистолетом, Джуд придвинулся к корзине и приложил основание левой ладони к самому острому и длинному кинжалу из хрома. А потом нажал на него рукой, помогая всем своим весом. Осколок взрезал плоть, острейшая боль пронзила кисть и запястье. Джуд вскрикнул, в глазах помутнело. Он отдернул руку, сжал левую ладонь правой. Между ними сочилась кровь.
– Какого черта ты сделал, парень? – спросил его призрак Крэддока, но Джуд больше не слушал его. Он не мог воспринимать что-либо сквозь ревущую боль раненой плоти, пронзенной почти до самой кости.
– Я с тобой еще не закончил, – сказал Крэддок.
Но он ошибался: его власть над Джудом закончилась.
Мозг Джуда тянулся к звуку собачьего лая, как утопающий тянется к спасательному кругу, а потом хватает его и тащит к себе. Джуд поднялся и начал действовать.
Добраться до собак. От этого зависела его жизнь – и жизнь Джорджии. Идея казалась совершенно иррациональной, но Джуд не искал рациональности. Он искал правильное решение.
Боль красной лентой, зажатой между ладонями, вела прочь от голоса мертвеца, обратно к собственным мыслям. У Джуда был высокий болевой порог, и он обычно легко переносил боль, порою даже искал ее. Вот и сейчас она гнездилась где-то в глубине запястья, в суставе, что говорило о глубине раны, и Джуд в какой-то степени наслаждался этим ощущением и удивлялся ему. Поднимаясь на ноги, он вновь увидел в окне свое отражение. В зарослях косматой бороды пряталась ухмылка – видение еще более жуткое, чем то искаженное ужасом лицо, что несколько секунд назад отразилось в осколке диска.
– Вернись немедленно, – приказал Крэддок.
На мгновение Джуд приостановился, но потом пошел дальше.
По дороге он бросил взгляд на Джорджию. Оборачиваться назад, на Крэддока, он боялся. Девушка все еще лежала на полу, свернувшись калачиком и зажав живот руками. Она посмотрела на него из-под упавших на лицо волос. Ее щеки увлажнил пот, веки подрагивали. Затуманенные болью глаза молили и вопрошали.
Он хотел сказать, что не собирался бить ее, но у него не было времени. Он хотел сказать, что не бежит, не бросает Джорджию, что он уводит от нее покойника, но ему мешала боль в руке. Из-за боли он не мог выстроить осмысленную фразу. Кроме того, он не знал, долго ли еще сможет думать самостоятельно, прежде чем Крэддок снова завладеет его сознанием. Необходимо сосредоточиться и действовать очень быстро. Да, это необходимо. Так даже лучше. Он всегда предпочитал размер пять четвертей.
Шатаясь, он вывалился в холл, добрался до лестницы и спустился вниз. Он быстро, слишком быстро перешагивал через четыре ступеньки зараз, так что это было почти падение, а не спуск. С последних ступенек он обрушился на красную плитку прихожей, подвернув одну ногу, и чуть не уткнулся лбом в стол для рубки мяса. Изрезанную поверхность покрывали засохшие пятна крови. С одного края в мягкое дерево был всажен топор. Его широкое плоское лезвие поблескивало в темноте как жидкая ртуть, в которой отразилась лестница, а на ступенях – Крэддок. Смутный образ, но все же различимый. Можно было разобрать, что он воздел над собой руки – как проповедник, вещающий истину перед толпой страждущих.