Король без развлечений
Шрифт:
Было это после, много позднее описанных событий, лет двадцать спустя.
Она уже не держала кафе «У дороги». Ее сменила семья Негрелей (кстати, они расширили кафе). Она жила в «Бунгало» с Дельфиной. Кошка с собакой. Непонятно, как эти женщины не разорвали друг друга в клочья.
Дельфина… Вижу, я перескочил сразу через слишком много лет. Надо мне рассказать вам о Дельфине, конечно, надо. Но Сосиска в 1867 или в 1868 году, когда происходило то, о чем я собираюсь рассказать, еще отнюдь не сошла на нет.
Она, конечно, уже не была такой энергичной, как раньше. И, наверное, она уже не смогла бы пройти насквозь шаламонский лес. Она приближалась к восьмидесяти, но уверяю вас, приближалась, как кошки приближаются к тлеющим углям.
За эти двадцать лет на ее долю выпало столько испытаний, одно за другим, столько ударов на нее обрушилось, столько раз оказывалась она между всякими молотами и разными наковальнями, что утратила прежний размах, или точнее, обрела новый размах, новый характер, более соответствующий ее язвительности, ее резкости и ее вспышкам гнева.
Конечно, тем, кто не встречался с ней долгое время, трудно было узнать Сосиску в этой тощей шпильке, но для нас, следивших за ней шаг за шагом, было понятно, почему она похудела, отчего обострились ее чувства. Она стала гораздо более узнаваемой, чем прежде. Нам казалось даже, что во времена кафе «У дороги» мы ее совсем не знали. А теперь было интересно узнать ее получше, теперь, когда она тихонько приближалась к своему восьмидесятилетию, как к чему-то приятному, хоть и обжигающему.
Бояться за нее не было никаких оснований. Она сумела выдрессировать сорокалетнюю Дельфину, хотя та и была так же норовиста, как была свежа в таком же возрасте госпожа Тим. А этой, я имею в виду Дельфину, приходилось за своей внешностью следить. Что же касается госпожи Тим… Ах, как много изменилось за двадцать лет! Да, Дельфине приходилось быть начеку, потому что с некоторыми вещами так просто не справишься.
Знаете, что проделывала Сосиска? В ту пору, когда она держала кафе «У дороги», у нее было скорее мужское лицо. А теперь это было лицо нотариуса. И с таким вот лицом нотариуса, которое светилось осведомленностью о законах во всех их проявлениях и самых скрытых нюансах, она следила за действием законов времени на Дельфине. Не проходило и десяти секунд, чтобы та не замечала на лице нотариуса неумолимую помету о расходах, понесенных за эти десять секунд, а также о законных и неизбежных последствиях этих расходов. Обладавшая всем, что надо женщине, и даже в сорок лет остававшаяся пышной, кровь с молоком, более привлекательная, чем многие юные девушки, Дельфина читала на лице этого неумолимого счетовода, на сколько еще сократилась ее жизнь.
Мы наблюдали эту игру сотни раз. Теперь все это исчезло, но на площадке, возвышающейся над туманной долиной внизу, Ланглуа велел воспроизвести лабиринт из подстриженного самшита, совсем как тот, в Сен-Бодийо, гуляя по которому он провел три счастливых дня.
Над этим лабиринтом с нашей стороны нависает склон горы, и в погожие осенние дни там очень приятно бывает погреться на солнце.
В ту пору, когда между двумя женщинами шел постоянный подсчет побед и поражений, мы частенько ходили выкурить трубочку-другую, сидя на поросшем арникой склоне горы.
Эти походы мы совершали не ради солнца или красивого вида на долину. А потому что, несмотря на все, что случилось, жизнь на этом месте, благодаря этим двум женщинам, продолжалась. И какой бы ни была эта жизнь, отделаться от нее мы не могли. Нам казалось, что в один прекрасный день, быть может за какие-нибудь пять минут, вдруг взрыв смеха, или слезинка, или что-то еще объяснит нам наконец то, что никогда так и не было объяснено. Глаза наши не покидали того места, где стоял Ланглуа. Вот почему мы так часто ходили покурить на склоне горы, повернутом к самшитовому лабиринту возле «Бунгало».
Дельфина сидела в том месте, откуда хорошо видна дорога, поднимающаяся к нам. Мы знали, что ее интересует именно эта сторона. То, что она караулит красный зонтик торговца-разносчика, это мы знали не хуже, чем она сама. Он был внизу, возле Монетье. Пересекал луга, направляясь к Мулен-де-Рекуру. К нам добраться он мог не раньше, чем через неделю.
Сосиска была в курсе всего. Старую обезьяну учить строить гримасы не нужно. Если бы она хотела пресечь это, ей долго голову ломать не пришлось бы. Стоило только в нужный день (а день этот можно было рассчитать по движению красного зонтика, поднимавшегося к нам со скоростью одного лье в день), стоило бы только в этот день выйти навстречу разносчику с пятью су в руках. А уж за пять су продавец картинок хоть отца родного, хоть мать зарезал бы.
Но Сосиска плевать хотела на любовную записку. Дельфина имела право все забыть — это ее личное дело. А Сосиске принадлежало право подсчитывать капитал Дельфины. Собака и на хозяина лает!
Схватки между двумя женщинами, которые мы наблюдали сверху, были схватками не на жизнь, а на смерть. Каждый раз Дельфина тщательно готовилась к бою. Платье на ней было с красивым прямоугольным вырезом впереди, что твоя корзинка с фруктами — полная и как молоком облитая, ну глаз не отвести! (Для мужчин это всегда представляет интерес, такие открытые прелести, и мы времени не теряли.) Чего только не делала она, чтобы привлечь к себе внимание: и тебе тонкая талия, и накладная задница, и румяна, и пудра. А уж духи-то, аромат такой, что добирался до нас через табачный дым (а уж это о чем-то говорит).
А что касается Сосиски, то я уже сказал, каким оружием она пользовалась. Когда молодая женщина усаживалась на скамье и склонялась в сторону туманной долины, где медленно передвигался красный зонт, Сосиска устраивалась за ее спиной и невозмутимо смотрела, не отрываясь, на затылок Дельфины, на ее прическу с бантом. Мы видели, как Дельфина, не переставая следить за зонтом, нервно проводила рукой по затылку и раз, и два, и три. В конце концов оборачивалась к Сосиске и спрашивала:
— Что случилось?
— Ничего, — отвечала та.
Это длилось часами и повторялось много раз. Дельфина рылась в кармашке под юбками, доставала зеркальце и, вытягивая шею, как курица, вертела головой, расчесывала гребенкой завитки волос, прикасалась пальцами к губам, к глазам, ко лбу, к подбородку, старалась разгладить тыльной стороной ладони низ подбородка и в завершение снова приближала зеркальце к лицу, осматривая глаза, уголки глаз, пыталась разгладить лоб. Потом опять наклонялась вперед и искала глазами красный зонтик, успевавший за это время переместиться. Теперь он был за Рекуром.