Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака
Шрифт:
— Этот малец держал в клетке дикую птицу, а это против закона, и я ее выпустил.
Корчак смерил полицейского суровым взглядом:
— Какого закона? Вы говорите о законах для взрослых, но к детям они неприменимы. Для детей есть другие законы и другие суды. Вам, как представителю власти, следовало бы это знать. Я собирался убедить мальчика самому отпустить ее на волю. А вы своим необдуманным поступком все испортили.
Сташек с восторгом наблюдал, как доктор выговаривает полицейскому. Тот крайне смутился, буркнул что-то про компенсацию мальчику и поспешил уйти. Полчаса спустя он вернулся, держа пакет. Внутри оказался щегол с птичьего рынка. Корчак
— Ты думаешь, он поет? — спросил Корчак, пока они смотрели, как щегол испуганно перепархивает с жердочки на жердочку. — А он плачет. Есть древний польский за-кон на латыни, который тебе следует выучить наизусть. Neminem captivabimus nisi jure victum. Я тебе скажу, что он значит, когда ты сможешь повторить его двадцать пять раз подряд.
Через три дня Сташек сумел продекламировать латинскую фразу. И Корчак перевел ему старинный закон: «Мы не заключим в тюрьму того, кто не был приговорен судом к лишению свободы». А затем добавил:
— Подумай о том, что закон этот был написан для людей, способных защищать себя. Твой щегол ни в чем не виноват и беззащитен. Совесть его чиста, как алмаз. У него нет развлечений вроде кино или самоката. Свобода — вот единственное его счастье. А ты ее у него отнял.
— Но у вас же была канарейка? — напомнил Сташек.
— Да, у меня была канарейка, но это не то же самое, — объяснил Корчак. — Канарейка одомашнена, как собаки и кошки. Если ее освободить, она не найдет ни других канареек, ни корма. Люди, которые пятьсот лет назад привезли сюда канареек, совершили преступление. Тут мы ничего изменить не можем. Но у меня есть план. Этот щегол долго мучился. Давай залезем на крышу и выпустим его. Потом мы можем купить другую птицу, она поживет у нас не-дельки две, а потом мы и ее выпустим. И дальше будем так делать. А деньги ты можешь заработать, сочиняя стихи в нашу газету».
Сташек даже расстроился, когда открыл дверцу клетки, а щегол только посмотрел на него и остался сидеть на жердочке. И он испытал необыкновенное удовлетворение, когда птичка вдруг спрыгнула к открытой дверце и улетела. Они с Корчаком повторяли этот ритуал, освобождая снегиря, овсянку, зяблика, а потом Сташек захотел обзавестись канарейкой. Когда же ему не удалось найти на птичьем рынке канарейку себе по карману, Корчак посоветовал ему купить взамен пару голубей и устроить им место под стропилами. Так что голуби свободно улетали и прилетали в свой приют под крышей.
Сташек обнаружил, что освобождать птичек куда легче, чем самому освободиться от дурных привычек, которых он набрался на улице. На него постоянно кто-нибудь жаловался в суд — за ругань, драки, нарушения разных правил. А летом в «Маленькой Розе» он поддался на уговоры четырех мальчишек постарше обчистить с ними огород фермера. Все они были пойманы и предстали перед детским судом. Трое старших получили статью 300-ю с грозным предостережением: «Суд постановляет, что вы поступили плохо». Но Сташек из-за его прежних приводов получил губительную статью 900-ю: «Суд постановляет, что в течение двух следующих дней ты должен найти поручителя. Иначе ты будешь исключен». Приговор был опубликован в судебной газете.
Мальчик, который обещал было стать его поручителем, затем уклонился, и Сташек заподозрил, что к этому приложила руку Стефа. Особенно после того, как она послала его матери извещение немедленно приехать за ним. Он не мог апеллировать к Корчаку, который как раз тогда был в Варшаве, куда уезжал несколько раз в неделю читать лекции и закупать провизию. Мать Сташека, женщина очень волевая, содержавшая кондитерскую лавочку, тщетно плакала и умоляла Стефу позволить Сташеку остаться. И Сташек уже потерял всякую надежду. Но едва они покинули территорию лагеря, мать повернулась к нему и сказала:
— Жди здесь. Я попробую найти доктора Корчака в Варшаве. Никуда из-под этого дерева не уходи!
Несколько часов спустя его мать вернулась с Корчаком, который предоставил Сташеку еще один шанс найти поручителя и исправить свое поведение. Сташек старался, как мог, но его кулаки не знали удержу. Когда на него снова подали жалобу за драку, Стефа объявила, что он нарушил испытательный срок и должен покинуть приют. На этот раз его мать не могла воззвать к Корчаку: тот на несколько недель уехал из Варшавы, чтобы спокойно поработать над книгой в какой-то деревенской гостинице. И Сташек был исключен. Он так и не простил Стефу, в уверенности, что до исключения его довела она.
Большинство детей оставалось в приюте все положенные семь лет. «Я беру ребенка из его дома в семь лет и возвращаю его в родной дом», — говорил Корчак, когда его птенцу, окончившему семь классов школы, подходило время покинуть интернат.
Из корчаковского кокона появлялся совсем другой ребенок — четырнадцатилетний подросток, хорошо говоривший по-польски и не готовый к ежеминутным несправедливостям внешнего мира. Стефа и Корчак делали, что могли, для юных выпускников, отправлявшихся в «долгое путешествие, называемое жизнью». Приглашался кто-нибудь из родителей или родственников обсудить будущее подростка, затем ему выдавались запасная одежда на первое время, памятная открытка и прощальное письмо, которое Корчак вручал каждому своему воспитаннику.
К несчастью, нам нечего тебе дать, кроме этих немногих слов. Мы не можем дать тебе любовь ближних, потому что не существует любви без прощения, а прощать каждый должен научиться сам. Мы можем дать тебе только одно: стремление к лучшей жизни, которой, возможно, пока еще не существует, но которая когда-нибудь настанет — жизни по Правде и Справедливости. Быть может, это стремление приведет тебя к Богу, Отчизне и Любви. Прощай и не забывай.
Некоторые воспитанники забывали и исчезали, «как ветер». Но большинство сохраняли привязанность к дому, где росли окруженные такой заботой. Немногим счастливцам выпадало остаться в приюте в качестве помощников, или они получали разрешение по-прежнему там обедать, но остальные могли приходить только в субботу утром послушать, как Корчак читает приютскую газету, и поговорить со Стефой, которая всегда была на своем обычном месте, готовая выслушать их и дать совет. Они болезненно осознавали, что в их кроватях теперь спят другие дети. Как выразился один: «В настоящей семье кровать, которая была твоей, всегда тебя ждет».
Они ощущали себя не только брошенными, но и не готовыми справляться с трудностями внешнего мира. Иногда Стефе или Корчаку удавалось пристроить кого-нибудь из учеников к парикмахеру или плотнику, но большинство уходило в неизвестное будущее. Девочки пытались устраиваться нянями, боннами, домашней прислугой. Мальчики обычно становились рассыльными или продавцами в лавках, а один любимец Стефы в конце концов сумел устроиться на бойню.
«Помню, как я тосковал по приюту, — вспоминает Ицхак Бельфер. — По вечерам я приходил туда просто посмотреть на освещенные окна. Некоторые из нас снимали комнату вместе, только чтобы избежать одиночества».