Король гор. Человек со сломанным ухом
Шрифт:
Он перевел дыхание и продолжил.
— Но я способен примирить правосудие с насущными интересами. Я накажу виновного, не рискуя нашими активами. Его наказание станет лучшим украшением твоих похорон, и из последнего прибежища паликара, в котором теперь пребывает твоя душа, ты насладишься зрелищем искупительной казни, которая не будет стоить нам ни гроша.
Эта заключительная часть речи воодушевила аудиторию. Все были ею очарованы, не считая, разумеется, меня. Я голову себе сломал, пытаясь догадаться, что придумал для меня Король, но любая догадка была настолько неутешительна, что у меня от страха застучали зубы. Конечно, я должен был радоваться тому, что мне сохранили жизнь. Не так плохо, когда голова остается на плечах. Но мне ли было не знать, сколь беспредельно воображение эллинов с большой дороги? Хаджи-Ставрос, сохранив мне жизнь, мог назначить такое наказание, что я предпочел бы умереть. Старый злодей отказался сообщить, какую муку он мне уготовил. Его до такой степени не волновали мои переживания, что он принудил меня присутствовать на похоронах своего офицера.
С тела усопшего стащили одежду, перенесли к роднику и омыли в нескольких водах. Лицо Василия почти не изменилось. На его губах сохранилась жалкая улыбка пьянчуги, а открытые глаза, как и при жизни, тупо пялились на окружа-
ющий мир. Его конечности не утратили гибкости. Трупное оцепенение вообще долго не наступает у тех, кто умер в результате несчастного случая.
Туалетом покойного занялись кафеджи и ординарец Короля. Хаджи-Ставрос на правах наследника оплатил их труды. У Василия не было семьи, и все его имущество отошло к Королю. Тело покойного облачили в рубаху из тонкого полотна, красивую перкалевую юбку и куртку, расшитую серебряными нитями. Его мокрые волосы прикрыли почти новым колпаком. Натянули красные шелковые гетры на ноги, которым уже не суждено было бегать. Их же обрядили в тапочки без задников из русской кожи. При жизни Василий никогда не был столь чистым и красивым. Губы ему намазали помадой, а лицо белилами и румянами, и он стал похож на юного премьера, готовящегося выйти на сцену. В течение всего этого действа бандитский оркестр исполнял заунывную мелодию, которую вам не раз приходилось слышать на афинских улицах. Я рад тому, что мне не пришлось умирать в Греции, поскольку эта музыка отвратительна, и я не перенес бы, если бы меня хоронили под такую мелодию.
Четверо бандитов принялись копать яму на том месте, где стояла палатка миссис Саймонс, прямо под постелью Мэри-Энн. Двое других побежали на склад за свечами, которые раздали присутствующим. Мне тоже дали свечу. Монах затянул поминальную молитву. Хаджи-Ставрос твердым голосом, проникавшим мне в самую душу, читал псалмы. Было немного ветрено, и горячие капли воска обжигающим дождем падали мне на руку. Но это были цветочки по сравнению с тем, что ожидало меня впереди. Я бы с радостью согласился терпеть эту боль, если бы церемония продолжалась бесконечно.
Однако она в конце концов завершилась. Когда прозвучали последние слова молитвы, Король торжественно
подошел к гробу, в котором лежало тело покойного, и поцеловал его в губы. Бандиты по очереди сделали то же самое. Меня трясло от мысли, что и до меня дойдет очередь. Я даже спрятался за спины тех, кто уже исполнил свой долг, но Король заметил меня и сказал:
— Теперь ваша очередь. Марш к гробу! Вы его должник.
Неужели в этом и состояло упомянутое искупление? Справедливый человек счел бы, что с меня и этого довольно. Клянусь, сударь, очень неприятно целовать в губы труп, особенно когда все считают, что это труп человека, которого ты убил. Я подошел к гробу и увидел глаза, которые, казалось, смеялись над моим смятением. Затем я наклонил голову и коснулся его туб своими тубами. Тут какой-то шутник уперся рукой мне в затылок. Мой рот прижался к холодным губам, я почувствовал прикосновение ледяных зубов и охваченный ужасом поднял голову, ощущая во рту вкус смерти, от которого у меня до сих пор сжимается горло. Остается лишь завидовать женщинам, которых Бог наделил способностью падать в обморок.
Прощание закончилось, и труп опустили в землю. В могилу кинули горсть цветов, буханку хлеба, яблоко и вылили немного смоляного вина. Во всем этом он меньше всего нуждался. Затем могилу быстро засыпали, быстрее, чем мне бы хотелось. Какой-то бандит напомнил, что нужно найти две палки и сделать из них крест. На это Хаджи-Ставрос ответил:
— Не волнуйся. Сделаем крест из палок для милорда.
Можете себе представить, как бешено застучало сердце в моей груди. Какие еще палки? Какое отношение ко мне имеют палки?
Король подал знак ординарцу, и тот сбегал в кабинет и принес две длинные жерди, вырезанные из александрийского лавра. Хаджи-Ставрос взял похоронные носилки, отнес их на могилу, положил на свежевырытую землю, приподнял один конец и с улыбкой сказал мне:
— Это для вас я стараюсь. Разуйтесь, пожалуйста.
Возможно, в моих глазах, полных ужаса и тоски, он прочитал немой вопрос. Во всяком случае, он сам дал ответ на вопрос, который я не осмелился задать:
— Я не злой человек и не люблю излишнюю жестокость. Поэтому я выбрал для вас наказание,
которое пойдет вам на пользу, а нас избавит от необходимости охранять вас. В последние дни у вас проснулось маниакальное желание совершить побег. Надеюсь, что после того, как вы получите двадцать ударов палкой по ступням, вам уже не понадобится охранник, и на какое-то время у вас пропадет страсть к путешествиям. Я хорошо знаком с этой пыткой. В молодости меня ей подвергли турки, и я на собственном опыте знаю, что от этого не умирают. Предупреждаю, что процедура эта мучительная и вы будете кричать. Василий услышит вас и будет нами доволен.
После такого заявления в голове сразу мелькнула мысль, что будет лучше, если я сразу воспользуюсь своими ногами, пока они остаются в моем распоряжении. Но у меня вдруг отказала воля, и я потерял способность переставлять ноги. Хаджи-Ставрос поднял меня, причем сделал это он с такой же легкостью, с какой мы подбираем на дороге насекомое. Я был связан и разут столь быстро, что ни одна моя мысль не успела выйти из мозга и достичь конечностей. Я так и не понял, во что они уперли мои ноги и как их удержали на месте после первого удара палкой. Увидев, как передо мной мелькнули две жерди, одна справа, другая слева, я закрыл глаза и стал ждать. Ожидание длилось не больше десятой доли секунды, но за этот короткий период я успел послать благословение отцу, поцелуй Мэри-Энн и больше тысячи проклятий, поделив их между миссис Саймонс и Джоном Харрисом.
Мне так и не удалось потерять сознание. Как я уже говорил, такая способность у меня отсутствует. Поэтому я помню все, что происходило во время экзекуции. Я ощутил все удары палкой, один за другим. Первый из них оказался настолько болезненным, что в других, как мне показалось, уже не было необходимости. Палачи нацелили удар в середину ступни, чуть ниже выгиба, располо-
женного перед пяткой, на который приходится вес человеческого тела. Как ни странно, больно было не в ступне. Мне показалось, что все кости моих бедных ног разлетелись вдребезги. Второй удар пришелся чуть ниже, точно по пятке. Он до основания сотряс весь позвоночник и наполнил страшным гулом мой трепещущий мозг и череп, который едва не развалился на тысячу частей. Третий удар пришелся по пальцам ног и вызвал острую реакцию организма, в результате которой онемела вся нижняя часть тела и на мгновение мне показалось, что палка достала до кончика носа. Полагаю, что после него из меня первый раз брызнула кровь. Дальше удары шли в том же порядке, по тем же местам и с равными интервалами. Первые два удара я смог перенести молча, но после третьего я закричал, после четвертого вопил, а после пятого и всех последующих ударов только стонал. После десятого удара моя плоть обессилела до такой степени, что я замолчал. Но несмотря на упадок физических сил организм продолжал четко реагировать на физическое воздействие. Я был не в состоянии открыть глаза, но при этом самый легкий шум вызывал у меня нестерпимую резь в ушах. Я слышал каждое произнесенное рядом со мной слово. Если когда-нибудь я стану практикующим врачом, то это наблюдение может мне пригодиться. Вы ведь знаете, что врачи не стесняются выносить приговор больному, стоя в двух шагах от его кровати, и они даже не думают о том, что несчастный может их слышать. Я услышал, как молодой бандит сказал Королю:
— Он умер. Зачем понапрасну утруждать людей?
На это Хаджи-Ставрос ответил:
— Не беспокойся. В свое время я получил подряд шестьдесят ударов и уже через два дня танцевал как ни в чем не бывало.
— Как тебе это удалось?
— Я намазал ноги помадой, придуманной одним нехорошим итальянцем по имени Луиджи-Бей... Что там у нас? Сколько ударов он получил?
— Семнадцать.
— Еще три, дети мои, и постарайтесь бить как следует. Но палки уже не достигали цели. Последние удары пришлись по кровоточащей плоти. Я уже ничего не чувствовал и был практически парализован.