Король и Злой Горбун
Шрифт:
Ряжский неожиданно приблизился ко мне и бесцеремонно меня ощупал. Похлопал по груди, потом по бедрам – так уличный сутенер прикидывает, годится ли девчонка в проститутки.
– Что такое? – возмутился я.
– Я не то что не люблю телевизионщиков. Так – не доверяю им, – сказал Ряжский.
Я понял, что он искал запрятанный в карман диктофон или что-либо в этом роде.
– Думали, я записываю наш разговор?
– В моей практике такое случалось, – просто ответил Ряжский.
И снова попадаться он не желал.
– То, что я сказал по поводу телевизионщиков,
– Спасибо, – усмехнулся я.
Но Ряжский не принял моей иронии.
– Я дам вам совет. – Он сделал паузу, и в его взгляде я прочитал: он очень хотел, чтобы я его понял. – Не лезьте в это дело.
Он развернулся и пошел от меня прочь, делая круг по кабинету, и только тогда я увидел рану на его голове – отметина точь-в-точь как у меня. Значит, тоже ничего страшного, и странно, что Ряжскому пришлось столько провести в больнице.
– Вы что-то знаете? – спросил я.
– Больше догадываюсь.
– Расскажете?
– О чем?
– О том, что все-таки случилось.
– Что-то там у них сорвалось.
– У кого?
– У спецслужб. Я не знаю, кто эту кашу заварил, но по почерку видно – не бандюги из подворотни. Это у них называется спецмероприятием. В этот раз случилась накладка, погиб их человек.
– Пашутин?
– Да, – сказал Рижский. – Он самый. И теперь они хотели бы сохранить все в тайне.
– Так вы знали? С самого начала?
– Не знал, конечно. Да и сейчас могу только догадываться.
– И давно стали догадываться?
– Как только по голове получил, – невесело усмехнулся Ряжский.
Это там, на Ленинградском проспекте.
– Испугались?
– Нет. – Он покачал головой. – Говорю же, по почерку их определил.
– А может, это бандиты?
– Нет, – уверенно ответил Ряжский. – У бандитов много дури и жестокости, а профессионализма никакого. А тут были настоящие спецы. Они же нас в две секунды отключили, никого серьезно не покалечив.
– И тогда вы прозрели.
– Да.
Он специально лег в больницу. Это была его, Ряжского, хитрость. Профессиональная интуиция подсказала ему спасительную догадку, и он вдруг понял все: что имеет дело не с бандитами, а случайно, помимо своей воли, угодил в историю, где властвуют люди из структур, о которых все наслышаны, но никто не знает ничего конкретного; что здесь другие правила игры и можно запросто сломать себе шею; что это тот случай, когда истина никому не нужна, а для многих и просто опасна. И Ряжский отступил.
– Зачем вы все это мне сказали?
– Я не хочу, чтобы вы лезли туда, куда не следует.
Он был более откровенен, чем мог бы себе позволить.
Мне приходилось только догадываться о причине этого. Поначалу он считал меня активным участником происходящего, едва ли не главным мафиози, и давил на меня как мог, я даже возненавидел его в тот момент. А потом случилась эта история на Ленинградском проспекте, и Ряжский прозрел. Он увидел чужую многоходовую игру и мою случайную вовлеченность в события – и то, что он мне сейчас говорил, было завуалированной формой его извинения.
– Теперь вы верите, что я ни при чем?
– Да.
Значит, все так, как я и думал.
– Но почему это все? – сказал я. – Эти убийства, эта грязь?
– А вы разве удивлены?
– Да.
– Зато я – ничуть, – признался Ряжский. – Там у вас много грязи.
«У вас» – на телевидении, следовало понимать.
– Не больше, чем везде, – парировал я.
– Больше. Я говорю не о людях, которые работают на телевидении. Я говорю о тех, кто борется за влияние. Там, на самом верху, – показал в потолок. – Это раньше брали банк, телефон и телеграф. Сейчас другое время. Информация и возможность ею распоряжаться – самое главное богатство. У кого телевидение – у того власть и все, что этому сопутствует. Боголюбов ведь не зря проявлял такую настойчивость. Он знал, за что борется. Он знал, какой это лакомый кусок. А когда идет такая борьба, грязи всегда много. Грязи и крови. На телевидении уже убивали. И еще будут убивать.
Я воззрился на Ряжского.
– Будут, – с хмурым видом подтвердил он. – Пока окончательно не поделят эфир, влияние и денежные потоки.
– Значит, вот это все – из-за дележа?
Я хотел услышать его мнение. Он что-то там говорил о спецслужбах – и неужели то, что случилось, действительно было всего лишь бандитскими разборками?
– Я этого не говорил, – ответил Ряжский.
И я понял, что больше он ничего не скажет. И без того сказал слишком много. Я понял, что он хотел предупредить меня.
– Не отступлюсь! – сказал я. – Меня в эту историю впутали помимо моей воли, и если кто-то думает, что все обойдется, – этого не будет!
Ряжский не ответил, но посмотрел на меня так, будто ему было безмерно жаль меня.
61
То, что произошло в дни, последовавшие за кровавыми событиями у реки, нельзя было назвать иначе как разгромом «Стар ТВ». После смерти Виталия компания была обезглавлена, но победители все доделали до конца. В офисе «Стар ТВ» устроили первостатейный обыск, изъяли целые горы документации, арестовали нескольких человек, и среди них – главного бухгалтера. Одновременно подобное проделали и в офисах фирм, тесно связанных со «Стар ТВ», я уже стал свидетелем одного такого мероприятия – когда при мне арестовали Гену Огольцова. Империя Боголюбова прекратила существование. Она даже не рассыпалась на куски, а была стерта в порошок. О ней можно было забыть и никогда больше не вспоминать.
Меня вызвал к себе Касаткин. Он был бодр, весел и смотрелся победителем. От недавнего мрачного состояния духа нет и следа. С ходу встретил меня вопросом о продюсерстве.
– Нет! – сказал я.
Он сделал вид, что принял все за шутку.
– Нет! – твердо повторил я.
Касаткин не расстроился. Человека, имеющего столь чудесное настроение, трудно такого настроения лишить.
– В чем же причина?
– Без объяснения причин, – ответил я. – Скажите, Николай Вадимович, это правда, что Боголюбов предлагал вам договориться?