Король крыс
Шрифт:
— Сколько лет вам было?
— Девятнадцать.
— Хм, глядя на вас, я уж было решил, что вам по крайней мере тридцать восемь, а не двадцать четыре!
— Да ладно, братец! — рассмеялся Марлоу. — Сколько вам лет?
— Двадцать пять. Сукин сын, — сказал Кинг. — Лучшие годы жизни, а я заперт в этой вонючей тюрьме.
— Непохоже, что вы заперты. И мне кажется, что вам совсем неплохо.
— Как ни считай, а мы все-таки под замком. Как долго это еще продлится?
— Мы заставили немцев отступать. Это представление
— Вы верите в это?
Питер Марлоу пожал плечами. «Осторожно, — сказал он себе, — ты никогда не был достаточно осторожен».
— Да, я так думаю. По слухам никогда нельзя судить.
— А наша война? Как насчет нас?
Поскольку вопрос был задан другом, Марлоу говорил не опасаясь.
— Думаю, что наша война будет длиться вечность. Ну, япошек мы, конечно, разобьем, в этом я сейчас уверен. Но что касается нас, здесь? Не думаю, что мы выберемся.
— Почему?
— Ну, я не считаю, что японцы когда-нибудь сдадутся. Это означает, что нам придется высаживаться на их острова. А когда это случится, мне кажется, они нас всех здесь уберут. Если болезни не прикончат нас к тому времени.
— За каким чертом им это надо?
— Ну, я считаю, чтобы сэкономить время. Думаю, по мере того, как петля все туже станет затягиваться вокруг Японии, они начнут протягивать свои щупальца. Зачем тратить время на несколько тысяч пленных? Япошки совершенно по-иному, чем мы, относятся к жизни. А мысль о том, что наши войска находятся на их территории, сведет их с ума. — Голос Питера звучал невыразительно и спокойно. — Думаю, наша песенка спета. Надеюсь, конечно, что ошибаюсь. Но думаю, именно так и будет.
— Ну и обнадежил, сукин сын, — кисло пробормотал Кинг, и когда Марлоу рассмеялся, сказал: — Над чем, черт побери, вы смеетесь? Кажется, вы всегда смеетесь не там, где надо.
— Простите, плохая привычка.
— Давайте посидим на улице. Мухи замучили. Эй, Макс, — позвал Кинг. — Не хочешь ли прибраться?
Появился Макс и занялся уборкой, а Кинг и Марлоу легко вылезли в окно. Непосредственно под окном Кинга стояли столик и скамейка под навесом из брезента. Кинг сел на скамейку. Марлоу уселся на корточки по туземному обычаю.
— Никогда не мог так сесть, — заметил Кинг.
— Очень удобно. Я привык на Яве.
— Как это вы научились так хорошо говорить по-малайски?
— Я некоторое время жил в деревне.
— Когда?
— В 1942 году. После прекращения огня.
Кинг терпеливо ждал продолжения, но больше ничего сказано не было. Он подождал еще, потом спросил:
— Как получилось, что вы жили на Яве в деревне после прекращения огня в 1942 году, если к тому времени все были в лагере для военнопленных?
Марлоу от души рассмеялся.
— Извините. Не о чем особенно рассказывать. Мне пришлась не по вкусу мысль о лагере. На самом деле, когда война закончилась, я заблудился в джунглях и случайно набрел на эту деревню. Меня пожалели. Я прожил там месяцев шесть.
— И как там было?
— Прекрасно. Туземцы очень добры. Я был один из них. Одевался, как яванец, покрасил кожу в темный цвет, вы понимаете, глупость, конечно, потому что мой рост и глаза выдали бы меня, работал на рисовых полях.
— Вы там были в одиночестве?
Помолчав, Марлоу сказал:
— Я был там единственным европейцем, если вы это имеете в виду. — Он окинул взглядом лагерь: тусклое солнце, пробивающееся сквозь пыль и ветер, подхватывающий и крутивший вихри этой пыли. Эти вихри напомнили ему о ней.
Он посмотрел на восток, на неспокойное небо. И она была частью неба. Поднялся небольшой ветер и покачал верхушками кокосовых пальм. И она была частью ветра, пальм и облаков над ними.
Питер Марлоу отогнал эти мысли и стал следить, как за проволокой бредет корейский солдат, обливаясь потом в остывающем пекле. Форма часового была потрепанной и грязной, а фуражка такой же помятой, как и его лицо, винтовка косо висела за спиной. Он был настолько некрасив, насколько прекрасна была она.
Марлоу еще раз посмотрел наверх, оглядывая небесную даль. Только тогда он чувствовал себя свободным, свободным от замкнутого пространства, наполненного мужчинами, мужскими запахами, мужской грязью и мужскими разговорами. «Без женщин, — беспомощно думал Марлоу, — мужчины становятся лишь безжалостной пародией на человека».
И сердце его обливалось кровью в этом солнечном пекле.
— Эй, Питер! — Кинг смотрел на склон холма, рот его был широко раскрыт от изумления.
Марлоу посмотрел в направлении взгляда Кинга, и его передернуло, когда он заметил приближающегося Шона.
— Боже! — Он хотел прошмыгнуть в окно и скрыться, но понял, что это вызовет еще больше подозрений. Поэтому он мрачно ждал, едва дыша. Ему показалось, что у него есть хороший шанс остаться незамеченным, потому что Шон был глубоко поглощен разговором с командиром эскадрильи Родриком и лейтенантом Френком Перришом. Они склонили головы и что-то серьезно обсуждали.
Потом Шон посмотрел мимо Френка в сторону и, увидев Марлоу, остановился.
Родрик и Френк тоже остановились. Увидев Марлоу, они все встревожились, но ничем эту тревогу не выдали.
— Привет, Питер, — крикнул Родрик. Он был высоким аккуратным человеком с тонкими чертами лица, такой же высокий и опрятный, как Френк — высокий и неряшливый.
— Привет, Род! — ответил Марлоу.
— Я мигом, — тихо бросил Шон Родрику и пошел к Кингу и Питеру Марлоу. Сейчас, когда первое потрясение прошло, Шон приветливо улыбался.
Марлоу почувствовал прилив ярости. Он встал и стал ждать. Он чувствовал, как глаза Кинга сверлят его.
— Привет, Питер, — сказал Шон.
— Привет, Шон.