Король на площади

Колесова Наталья Валенидовна

Вот и допровожался до поцелуев в укромном уголке переулка. Это оказалось даже лучше, чем он представлял: Эмма, близкая, горячая, мягкая, отзывчивая на его поцелуи, его объятия… жаль, что место уж больно для любви неудобное, а к Грильде в дом она его ни за что не впустит. Разве что снова попробовать залезть в окно? Покрутив эту заманчивую идею и так и эдак, он с сожалением от нее отказался: иначе не миновать ему от пришедшей в себя разумной Эммы (вон как глаза прячет и пятится, а у самой щеки горят и губы тоже) травм и увечий. Хорошо еще, если сразу со второго этажа не спустит.

Зато

договорились, что ровно через неделю они вновь встретятся в его доме — да, на удивление, дом остался цел; колдовской огонь, этот хорошо дрессированный зверь, аккуратно выгрыз лишь двери вместе с косяками. А нарисованный на стене лаз вновь стал лишь картинкой… Или в него можно проникнуть только в случае крайней нужды? Или только вместе с художницей? У него все не хватало времени обсудить это с Эммой. Хорошо, он тогда догадался подвинуть к стене поваленное кресло, и колдуны не заметили нарисованную дверь…

Эмма придет, чтобы закончить его портрет, а он сам для… ну там по ходу дела все и прояснится…

Кстати, почему он в своем собственном доме до сих пор еще не обзавелся кроватью?!

Глава 26

В которой муслиновое платье не производит впечатления

Кароль ворвался в дом, так оглушительно хлопая дверями и громыхая сапогами, что я поняла — никакого нежного свидания, а тем паче продолжения недавно случившегося поцелуя, чего я боялась (или надеялась?) всю неделю, не будет.

— Здравствуй, Эмма! — буркнул Кароль, не глядя меня. Пронесся мимо так стремительно, что я не удивилась бы, если б он вышиб стекло эркера и взлетел в небо. Но нет, остановился на самом краю, с силой уперся руками в раму окна. Будто распял самое себя. Я поглядела на его напряженную спину и начала потихоньку раскладывать кисти и краски. Решила для себя философски: ну не одно, так другое; хоть портрет наконец допишу.

Пьетро был моим первым и единственным мужчиной — что бы там ни поговаривали о любвеобильности девушек Морских Волков. После его смерти прикосновения других мужчин — невольные или вольные (вольные во всех смыслах) — оставляли меня равнодушной или вызывали лишь раздражение. Но с Каролем все оказалось иначе.

Не сказать, конечно, чтобы я после наших поцелуев провела бессонную ночь. Так, покрутилась пару часов, заново все переживая: прикосновение опытных и жадных губ, твердое тело, вокруг которого так и хочется обвиться; руки, опаляющие даже сквозь одежду… Кароль умело и настойчиво разжигал во мне огонек желания от пламени, которое жило в нем самом. Да что там, он легко мог взять меня прямо на той безлюдной улочке, просто прижав к стене! При одной мысли об этом я чувствовала не смущение и не смятение — одно лишь жаркое возбуждение. Предвкушение. Новое… или слишком хорошо забытое чувство.

Поэтому ясны чувства, которые я испытывала всю неделю. И как тщательно я подбирала одежду для сегодняшнего дня. Вот скажите, когда распалившийся мужчина обращает внимание на фасон и цвет этой лишней преграды на пути к женскому телу? Однако женщине все равно надо облачиться в самое новое, самое лучшее, самое привлекательное — прежде всего для нее самой привлекательное…

Но, похоже, мое новое муслиновое платье, в котором вечерами уже явно холодно, не произведет на Кароля нужного впечатления. Да вообще никакого впечатления не произведет! Как и я сама, в него облаченная.

Я подвинула мольберт и сказала нейтрально:

— Кароль?

— Он удрал! — отозвалась моя натура, до сих пор угрюмо созерцавшая закат.

— Прости?

— Сбежал! — рявкнул развернувшийся Кароль. — Удрал! Сделал ноги! Понимаешь?

— Понимаю, — хладнокровно сказала я. — И незачем так орать, я отлично слышу. Он сбежал. А кто такой этот «он»?

Кароль двумя длинными шагами дошел и обрушился в кресло. Поднес к губам сцепленные руки и вновь уставился на закат. Я машинально взялась за кисть.

— Финеар, — произнес Кароль через пару минут.

Моя рука зависла в воздухе.

— Финеар? — сказала я, касаясь холста нежнее и легче пуха — на лице Кароля возле переносицы проявилась синяя тень усталости. — А ведь кто-то совсем недавно говорил мне, что следует быть осторожнее с обвинениями…

Кароль мрачно улыбнулся. Отлично, вот эта-то улыбка мне и нужна!

— Ты была абсолютно права. Мы с самого начала подозревали Финеара, еще до этих нападений на меня. Организовали ловушку, чтобы вывести его на чистую воду и не быть голословными — демоны побери все эти наши родственные королевские связи! — и ведь он в нее попался! На него указали все подручные: и ведьмы, и наемники. Позавчера мы собирались арестовать Финеара и привезти в столицу. А он просто — раз… и, — пальцы резко расцепились, растопырились, словно Кароль показывал цирковой фокус, — пф-ф-ф! Растворился! Убежал, потому что кто-то его успел предупредить!

— Скверно, — кивнула я сосредоточенно.

— Скверно?!

Кароль взлетел с кресла, как пружиной подброшенный; сунув руки под мышки, заметался по комнате — каждый раз, вскидывая взгляд, я находила его на новом месте.

— Это не просто скверно, Эмма! Это катастрофа!

— Не преувеличивай.

— Мы два года — понимаешь, два года! — плели сеть, заманивая в нее этого жирного паука Финеара…

— И кто же был в этой сети аппетитной мухой-приманкой? — поинтересовалась я, не отрывая глаз от портрета. — Уж не ты ли, Кароль?

Тишина. Я вопросительно вскинула глаза и брови. Кароль стоял напротив, молча глядя на меня.

— Понятно. Значит, ты и в самом деле подставлялся, специально ходил по улице открыто, каждый день ожидая нападения? Прости, Кароль, но у тебя и впрямь с головой не всё… хорошо.

Кароль отмахнулся с досадой: «Да знаю я, знаю!» — и вновь рухнул в кресло. Он едва не глодал от злости собственные сцепленные пальцы. Чуть ли не впервые я видела его таким мрачным, откровенно расстроенным… Просто великолепно! Лишь бы он не успокоился слишком быстро, чтобы я успела подчеркнуть эту глубокую морщинку между бровей… и стиснутые губы… и незнакомый блеск в глазах: святой человек, пришедший на Волчий полуостров из далекой-далекой страны Единого бога (бедняга, и как тот один со всем управляется?), назвал бы такой блеск дьявольским. Так что за дальнейшую судьбу Финеара можно было не беспокоиться. Вернее, беспокоиться как раз стоило — но только самому Финеару.