Король-олень
Шрифт:
— Бабушка! Я хочу к бабушке на колени! Хочу, чтоб бабушка меня кормила!
Мелайна — изящная темноволосая молодая женщина, находившаяся на позднем сроке беременности — нахмурилась и велела:
— Конн, успокойся сейчас же!
Но малыш уже заковылял к Моргейне. Моргейна рассмеялась и взяла его на руки. «Не очень-то я похожа на бабушку, — подумала она. — Мы с Мелайной почти ровесницы». Но внук Уриенса любил ее, и она прижала малыша к себе; курчавая головка уткнулась ей в грудь, а в руку вцепились чем-то перемазанные пальчики. Моргейна нарезала свинину мелкими кусочками
— Вот видишь, так ты можешь съесть еще больше свинины… — сказала она, вытирая жирные пальцы, и сама принялась за еду. Моргейна поныне почти не ела мяса; она макала хлеб в мясную подливу — и только. Она быстро, раньше всех, покончила с едой, откинулась на спинку кресла и принялась тихонько что-то напевать Конну, а тот, довольный, свернулся у нее на коленях. Через некоторое время Моргейна заметила, что все прислушиваются к ее пению, и умолкла.
— Пожалуйста, матушка, спой еще, — попросил Увейн, но Моргейна покачала головой.
— Нет, я устала. Что это там за шум во дворе?
Она поднялась из-за стола и велела слуге посветить ей. Слуга встал у нее за спиной, высоко подняв факел, и Моргейна увидела, что во двор въехал всадник. Слуга всунул факел в подставку на стене и бросился к всаднику, чтобы помочь ему спешиться.
— Мой лорд Акколон!
Акколон вошел в дом. Алый плащ вился у него за спиной, словно поток крови.
— Леди Моргейна, — произнес он и низко поклонился. — Или мне следует говорить — госпожа моя матушка?
— Пожалуйста, не надо, — нетерпеливо сказала Моргейна. — Входи, Акколон. Твой отец и братья будут рады видеть тебя.
— А ты, леди?
Моргейна прикусила губу. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.
— Ты — сын короля, а я — дочь короля. Неужто я должна напоминать тебе, как заключаются подобные браки? Не я это затеяла, Акколон, и когда мы с тобой разговаривали, я понятия не имела…
Она умолкла. Акколон мгновение смотрел на нее снизу вверх, потом склонился над ее рукой.
— Бедная Моргейна, — произнес он так тихо, что даже слуга не мог этого расслышать. — Я верю тебе, леди. Так значит, мир… матушка?
— Только если ты не будешь звать меня матушкой, — отозвалась она с вымученной улыбкой. — Не такая уж я старая. Ладно еще, когда меня так зовет Увейн…
Но тут они вошли в зал, и Конн, завидев ее, закричал:
— Бабушка!
Моргейна невесело рассмеялась и снова взяла малыша на руки. Она чувствовала, что Акколон смотрит на нее; она уселась на свое место, посадив ребенка на колени, и молча стала слушать, как Уриенс приветствует сына.
Акколон сдержанно обнял брата, поклонился его жене, опустившись на колено, поцеловал руку отца, затем повернулся к Моргейне.
— Избавь меня от дальнейших любезностей, Акколон, — резко сказала она, — у меня грязные руки. Я кормлю ребенка, а с ним невозможно не перемазаться.
— Как скажешь, госпожа, — отозвался Акколон и сел за стол. Служанка подала ему тарелку. Но все то время, пока он ел, Моргейна чувствовала на себе его взгляд.
«Должно быть, Акколон до сих пор
— Ну, нет, — сказала она, слегка встряхнув Конна, — если хочешь сидеть у меня на коленях, веди себя смирно и не хватайся за мое платье жирными руками…
«Когда он видел меня в последний раз, я была одета в алое. Я была сестрой Верховного короля, и за мной тянулась слава колдуньи… А теперь я — бабушка с перемазанным малышом на коленях, я веду домашнее хозяйство и ворчу на старика-мужа за то, что он отправился в дорогу в старых сапогах и натер себе ноги». Моргейна до боли остро чувствовала каждый седой волосок у себя на голове, каждую морщинку на лице. «Во имя Богини, с чего это вдруг меня должно волновать, что обо мне думает Акколон?» Но ее действительно это волновало, и Моргейна это знала. Она привыкла, что молодые мужчины смотрят на нее и восхищаются ею, а теперь она внезапно почувствовала себя старой, некрасивой, никому не нужной. Моргейна никогда не считала себя красавицей, но до сих пор она всегда сидела среди молодежи, а теперь ее место было среди стареющих почтенных дам. Она снова прикрикнула на расшалившегося малыша, — Мелайна спросила Акколона, что творится при дворе Артура.
— Ни о каких великих свершениях не слыхать, — сообщил Акколон. — Думаю, на наш век их уже не осталось. Двор сделался тихим и скучным, а сам Артур отбывает епитимью за какой-то неведомый грех — он не прикасается к вину даже по праздникам.
— Королева не собирается подарить ему наследника? — поинтересовалась Мелайна.
— Пока не слыхать, — сказал Акколон. — Хотя одна из ее дам перед турниром сказала мне, будто ей кажется, что королева забеременела.
Мелайна повернулась к Моргейне.
— Ты ведь хорошо знаешь королеву, — правда, госпожа моя свекровь?
— Знаю, — согласилась Моргейна. — Что же касается этого слуха — ну, Гвенвифар всегда считает себя беременной, стоит ее месячным запоздать хоть на день.
— Король — дурак, — заявил Уриенс. — Ему давно следовало бы отослать ее и взять другую женщину, которая родила бы ему сыновей. Я прекрасно помню, какой воцарился хаос, когда люди думали, что Утер умер, не оставив наследника. Нужно твердо знать, к кому перейдет трон.
— Я слыхал, — заметил Акколон, — что король назначил наследником одного из своих кузенов — сына Ланселета. Мне это не очень нравится: Ланселет — сын Бана Бенвикского, а зачем нам нужен чужестранный Верховный король?
— Ланселет — сын Владычицы Озера, — твердо произнесла Моргейна, — потомок древнего королевского рода.
— Авалон! — с отвращением воскликнула Мелайна. — Здесь христианская страна. Какое нам дело до Авалона?
— Куда большее, чем ты думаешь, — сказал Акколон. — Я слыхал, что многие помнят Пендрагона и не слишком радуются тому, что двор Артура сделался Христианским. И еще люди помнят, что Артур, восходя на престол, дал клятву поддерживать Авалон.