Король Треф
Шрифт:
— Что вы, ироды, делаете, отпустите детей невинных!
И она, подняв руки, бросилась на офицера.
Он презрительно взглянул на Максимилу и лениво ткнул ее кулаком в грудь. Максимила остановилась и, приложив руки к ушибленной груди, села на землю.
— Что же вы, злодеи, творите, креста на вас нет, — тихо и слабо проговорила она, пытаясь вздохнуть полной грудью, — Настя в мир ушла, теперь детей малых забираете…
Мужики, стоявшие возле своих домов, обеспокоенно зашевелились, но оставшиеся рядом с офицером двое солдат навели на них оружие,
Офицер противно улыбнулся и сказал:
— Вы, богомольцы сраные, знайте, что живете только потому, что мы вам даем. У вас даже паспортов нет. Вы — никто. И, если будет нужно, мы вас всех вытравим, как вшей поганых, и никто о вас даже не вспомнит. А Настю твою, дурочку таежную, Знахарь продал и убил. Понятно?
И, не дожидаясь ответа, пошел к вертолету. Солдаты, не поворачиваясь к селянам спиной, последовали за ним.
В это время Секач, разобравшись, наконец, что происходит, бросился на ближнего к нему спеца и с хриплым рычанием цапнул его за голенище короткого сапога. Тот отдернул укушенную ногу и, направив на Секача игрушечный автомат, выпустил короткую очередь. Завизжав, Секач кубарем покатился по траве, оставляя за собой кровавый след.
Через несколько секунд расторопные солдаты уже сидели в вертолете, прижимая пленников к полу, а офицер захлопывал за собой дверцу. Вертолет взвыл двигателем, весла над ним слились в мутный круг, и, оторвавшись от земли, он быстро развернулся и исчез за лесом.
Брат Игнат подбежал к сидящей на земле Максимиле и, упав рядом с ней на колени, обнял ее за плечи. Максимила с тоской смотрела вслед вертолету, уносившему свет и тепло ее сердца, и по ее щекам, морщинистым и обветренным, текли слезы. Жители скита в растерянности окружили ее, не зная, что сделать, что сказать, а она вдруг встала и пошла в избу.
Через минуту она вышла оттуда, держа в левой руке карабин, и подошла к лежавшему на боку и тихо скулившему Секачу. Живот его был разорван очередью, и из раны вывалились внутренности. Увидев подошедшую Максимилу, Секач поднял голову и, часто дыша, посмотрел на нее. Максимила встретилась с ним взглядом и тихо сказала:
— Отвернись, собаченька, не смотри на меня, не надо.
Секач, будто понял ее, уронил голову на траву и закрыл глаза.
Максимила посмотрела на небо, перекрестилась и, приставив ствол карабина к голове Секача, нажала на спуск. Раздался выстрел, и Секач отправился на собачьи небеса, где никто и никогда не будет увозить от него любимых людей и стрелять в него из автомата.
Максимила твердыми шагами подошла к крыльцу, положила на него карабин, затем повернулась к безмолвно взиравшим на нее людям и ясным голосом сказала:
— Господь посылает нам испытания. Так не возропщем мы на волю его. Пойдемте, братья и сестры, в молельный дом и вознесем ему молитву, чтобы ниспослал он милость свою слабым и невольным.
Глава 7 ШПИОНОВ СГУБИЛА ЖАДНОСТЬ
В темно-синем «Фольксвагене» с затененными стеклами, стоявшем недалеко от входа в «Дойче Банк», сидели четверо мужчин.
«Фольксваген», припаркованный на теневой стороне улицы, ничем не отличался от тысяч других таких же машин, колесивших по дорогам Германии в жарком сентябре 2002 года. Люди, сидевшие в нем, на первый взгляд тоже ничем не отличались от других деловых мужчин, занимавшихся в это время разными делами в вольном городе Гамбурге. Они были одеты в разные, но похожие друг на друга светло-серые костюмы, определявшие их как клерков или административных работников. По случаю яркого солнечного дня на всех четверых были темные очки. И, судя по всему, они никак не могли изменить традициям бюрократического сословия, потому что даже в такую жару все они были при галстуках Один из клерков, сидевший на заднем сиденье, обратился к сидевшему за рулем коллеге:
— Слышь, Петрович, долго мы еще будем тут сидеть?
— Не занудствуй, Бурдюк, сколько надо, столько и будем, — ответил Петрович и, повернувшись к своему соседу, сказал:
— Ну, Капитан, давай — иди. Проверь, как там обстановочка. Вернешься, расскажешь, а тогда уж пойдем все вместе.
Занудливый Бурдюков, по понятным причинам носивший прозвище Бурдюк, вздохнул и сказал:
— На обратном пути возьми попить чего-нибудь. А то после вчерашнего во рту — как кошки насрали.
Капитан вышел из машины и направился в сторону банка, а сидевший рядом с Бурдюком старший лейтенант Асланов ухмыльнулся:
— А нечего было шнапс с водкой мешать, я же тебе говорил. Хотя тебе — что говори, что не говори, толку никакого. Ты хоть помнишь, как приставал к горничной?
— Ну, вроде помню, — неуверенно ответил Бурдюк.
— Ни хрена ты не помнишь, — вмешался в беседу сидевший за рулем Петрович, — она только успела согласиться на твое гнусное предложение, а ты уже рылом вниз упал. Так что нам с Капитаном пришлось отдуваться за тебя. Вот и надейся после этого на товарищей.
— Ну и как, отдулись? — спросил Бурдюк, вынимая из кармана пачку сигарет «HB», — вы ведь оба тоже хороши были.
— Вот именно, хороши, — засмеялся Асланов, — Петрович ей засаживал, а Капитан стоял рядом со спущенными штанами и читал наизусть Лермонтова.
Все заржали, потом Бурдюк закурил, и Петрович открыл окно.
Высунув локоть на улицу, он откинул голову на подголовник и, следя за выплывавшим из салона дымом, задумчиво произнес:
— И все-таки я не могу понять. Кассету нам доставили в четыре часа. А пожар начался в двенадцать.
Он посмотрел в зеркало на Асланова и спросил:
— Пацан этот черномазый, он, когда кассету отдавал, что сказал?
— Да я уже тебе десять раз об этом говорил, — недовольно ответил Асланов.
— Нужно будет, и сто десять расскажешь, — нахмурился Петрович.
— Ну, прибегает этот арапчонок, говорит пароль, я сразу понял, что от Наташи. Потом дает мне кассету и начинает извиняться по-английски, что задержал доставку. Сказал, что его послали в десять часов…