Король в изгнании

Гарднер Джеймс Алан

– Они вовсе не военные машины, – возразил я. – Троян двести лет жил в мире, прежде чем Сэм натравила всех друг на друга.

– Двести стерильных лет, – ответил отец, – неестественно навязанных обществу, когда королева Мудрость пошла на поводу у Лиги Наций. Именно она заставила воинов, самок и рабочих жить вместе, отравляя друг друга собственными феромонами, выхолащивая их истинную сущность…

– Значит, нормально для них – жить отдельно друг от друга? – спросил я. – Примерно так, как твои вербовщики разлучали семьи по лагерям для рабов, промывая им мозги?..

– Ни черта я не промывал им мозги! – прервал меня отец. – Им их

промывали до этого. Я же вернул им их подлинную силу. Думаешь, это случайность, что, отделенные от других каст, самки становятся блестящими тактиками, воины – несокрушимыми солдатами, а рабочие – послушными слугами? Открой глаза, мальчик, – это не случайность, так предназначено самой природой. Эволюция превратила мандазаров в идеальную пехоту, идеальных стратегов и идеальных гражданских служащих, во главе с обладающей железной волей королевой, которая диктует всем остальным, что они должны делать. Это естественное состояние мандазарского мира, Балласт, абсолютно четкое разделение обязанностей.

– Нет, – спокойным тоном произнесла Фестина, – это лишь одно из естественных состояний мандазарского мира. Эволюция предусмотрела и другой вариант – когда касты перемешаны друг с другом и феромоны уравновешивают характерные черты каждой из них. Менее агрессивные воины, менее подобострастные рабочие, менее ограниченные в своем кругозоре самки. Общество, не столь безжалостно-эффективное, но такое, в котором каждый чувствует себя более свободно.

– Общество, в котором каждый слаб. – Александр Йорк был само презрение. – И становится легкой добычей, как только какое-нибудь другое мандазарское племя выходит на тропу войны.

– В самом деле? Если милитаристское общество всегда сильнее, разве эволюция вскоре не избавилась бы от другой возможности? Но мандазарские феромоны допускают оба варианта – как раздельную жизнь, так и совместную. Уверена, что за всю свою историю мандазарам не раз приходилось забывать обо всем прочем и готовиться к войне, но им также было необходимо и быть готовыми к миру. Иначе что бы они стали делать после того, как победили всех имеющихся врагов?

– Всегда найдутся новые враги, – небрежно бросил отец.

– Возможно, – согласилась Фестина, – если отправиться на их поиски. Но для этого нужно сначала изобрести мирное искусство кораблестроения. И навигацию. И картографию. И систему правления, при которой империя не развалится, когда королева окажется слишком далеко, чтобы принимать решения за каждого. – Она покачала головой. – Успех в войне всегда ведет к потребности в мире, адмирал. Предположим, десятки тысяч лет назад среди мандазаров был подвид, на сто процентов посвящавший себя войне; но в таком случае они бы не смогли выжить, верно? Либо они перебили бы друг друга, сойдясь в каком-нибудь Армагеддоне, либо умерли бы с голоду, поскольку рабочие стали бы чересчур ленивыми и глупыми, чтобы надлежащим образом сеять и убирать урожай. Современные мандазары – «мандазар сапиенс» – поднялись на вершину эволюции благодаря тому, что не были жестко запрограммированы лишь на одну функцию.

Она пристально посмотрела на человека с прозрачной грудью, стоявшего на стене.

– Можешь восхвалять войну сколько хочешь, адмирал Йорк. Это делают многие, особенно с тех пор, как благодаря Лиге вооруженные конфликты стали крайне редки. Когда в течение долгого времени никто не видел настоящей битвы, кое-кому начинает казаться, что недостает изначального источника энергии.

Но война – лишь часть истории любой расы, и все остальное не менее важно.

– Остальное становится важным лишь после того, как закончится война, – ответил отец. – Убить или быть убитым, Рамос, – вот фундаментальный принцип, а все прочее из него следует, если остается время. Не стоит писать стихи, пока не сидишь на костях своих врагов.

Он махнул рукой в сторону приближающейся Черной армии. Те уже достигли последнего канала, который окружал дворец, подобно рву. Вскоре они должны были пересечь его, проломить изгородь и ворваться на территорию дворца. Стеклогрудый клон улыбнулся.

– Вот к чему все всегда сводится в итоге, Рамос. Чистая агрессия – сила против силы. Можешь произносить напыщенные речи об искусстве, науке и прочем, что кажется тебе великими свершениями, но природе наплевать на всю эту чушь. Смерть – единственная реальность, по-настоящему признанная в нашей вселенной. Вот почему мы с Сэм решили начать войну, посвятив себя единственной великой жизненной цели.

– Убивать тех, кто тебе угрожает? – спросила Фестина.

– Да.

– Уничтожать тех, кто опасен для тебя?

– Именно.

– Сильный подчиняет слабого?

– Верно. – Он поднял ногу, затем снова поставил ее на лицо Флебона. – У вас десять секунд, чтобы сдаться, или я продемонстрирую вам, насколько отвратительна может быть война.

– Возможно, у меня и есть десять секунд, – холодно ответила Фестина, – но у тебя их нет. Ты – опасное неразумное существо, угрожающее убить разумного, и долг любого разумного, находящегося рядом, – остановить тебя. К тому же ты, адмирал, – самодовольный тупица, который превозносит радости побед, но не в силах понять самый важный из всех законов: каким бы крутым ты себя ни считал, всегда найдется кто-то, кто сможет выбить из тебя дурь. – Она громко хлопнула в ладоши. – Балрог!

Словно из пылающей печи, из пролета вырвался ярко-красный язык. Алый дым плотной пеленой окутал отца и Дэйда, столь быстро, что оба оказались с головы до ног покрыты спорами, прежде чем успели среагировать.

Дэйд с воплем выронил станнер, схватившись обеими руками за шлем. В течение десяти долгих секунд он пытался оттереть стекло пальцами, сдирая продолжавший утолщаться слой мха. Затем какая-то особо голодная масса спор сумела прогрызть его скафандр в области живота, где был сделан разрез, чтобы обнажить кабели питания. Из живота скафандра вырвался воздух, развеяв вокруг споры, словно порыв легкого ветра. Дэйд взвыл и согнулся пополам, словно кто-то раздирал когтями его внутренности. Мгновение спустя он свалился за стену парапета, скрывшись из виду, и его вой оборвался.

Что касается отца – моего сына, моего брата-близнеца, – то у него не было даже скафандра, который мог бы его защитить. В мгновение ока его голову окутал слой мха; красный пух покрывал его волосы, лез в глаза, забивал нос и рот. Мне показалось, что он попытался закричать, но смог издать лишь едва слышный стон. Он сделал вслепую два шага, но третий сделать уже не сумел – каждую секунду мха становилось все больше, приковывая его к месту. Он судорожно пытался размахивать руками, пока они не стали слишком тяжелыми; его тело уже казалось вдвое больше, чем изначально, а споры все продолжали атаковать… Вскоре на месте Александра Йорка был лишь пушистый красный шар высотой в человеческий рост, светившийся ярко, словно костер.