Король
Шрифт:
– Остроумно.
– Я сказала, что вы погружены в молитвы, мадам.
– Вскоре я в них и погружусь. Никак не найдешь Эзру?
– Очень много шума, мадам.
– Узнаю Эзру, – сказала королева. – Ну его на фиг. Я не безрассудна. И тридцать шесть – едва ли старость, что скажешь, Варли?
– Довольно-таки юность, с моей колокольни.
– А тебе сколько лет, Варли?
– Точно никто не знает, мадам. К пятидесяти, ежели навскидку.
– Ты привлекательная пожилая женщина, – сказала королева. – Равно как и хорошая подруга.
– Благодарю
– Наверное, следует отправить Артуру телеграмму об этом проклятом локомотиве, приваренном к этим проклятым рельсам, – сказала Гвиневера. – А поляк говорил, чего хотят железнодорожники?
– Сказал, что больше денег.
– Quel 1 сюрприз, – сказала королева.
– Большевистская антимораль, – сказал Эзра, – проистекает из Талмуда, а Талмуд – грязнейшее учение, какое кодифицировала какая-либо раса на земле. Талмуд – вот единственный источник большевистской системы.
1
Какой (фр.). – Здесь и далее прим. переводчика. При переводе романа использовались цитаты из текстов Томаса Мэлори „Смерть Артура“ в переводе И. Бернштейн и Альфреда Теннисона „Королевские идиллии“ в переводе В. Лунина.
– Через минуту он заговорит о «жидовствующих ростовщиках», – сказал Артур. – Поэты, разумеется, и должны быть безумцами, но все же…
– Он мне напоминает, – сказал сэр Кэй, – какого-то старого сельского сквайра из какого-нибудь Суррея. Который после ужина бежит к своей несчастной замарашке-жене.
– Полагаю, под это можно вязать, – сказал Артур. – Способствует сосредоточенности.
– Уж лучше вам привить собственным детям тиф и сифилис, – сказал Эзра, – чем впустить к себе Сассунов, Ротшильдов и Варбургов.
– Поищите что-нибудь другое, – сказал король. – А лучше вообще его заткните. Я еще помню времена, когда чертово радио не болботало нам дни и ночи напролет.
– Я как-то на днях послушал Шёнберга. Сюиту для фортепиано.
– Я никогда не понимал ваших музыкальных пристрастий, мой дорогой сэр Кэй. Да и вкусов королевы. Гвиневере нравится, чтобы в музыке звучало много скорби. Чем скорбнее, тем лучше. Как будто в жизни этого мало. Мне же нравится музыка более жизнеутверждающая, если можно так выразиться.
– Королевы, как правило, более консервативны в музыкальном отношении, – сказал сэр Кэй. – Я знавал их превеликое множество, и большинство оказывались на поверку старыми боевыми лошадками. У меня не было ни одной знакомой королевы, которая бы переваривала Брукнера. Сыграешь ей кусочек Малера – и она давай кукситься.
– У королев невелики шансы самовыразиться, – сказал Артур. – Берегут себя для чего-нибудь поважнее.
– Кстати, – сказал сэр Кэй. – У нас одной не хватает. Фионы, Королевы Гоора. По телетайпу передали бюллетень.
– И где расположен этот Гоор?
– Не припоминаю. Где-то на севере. Как бы то ни было, уж несколько недель как хватились.
– Имеется ль у нее супруг? И сколько ей лет?
– Двадцать два. Король – намного старше. Зовут Унтанк.
– Должно быть, она где-нибудь шалит. Постарайтесь, чтобы не попало в газеты. Сам не понимаю, почему я должен беспокоиться о таких вещах, когда идет война.
– Говорят, она довольно мила.
– Это интересно.
– Одна из прекраснейших женщин королевства, говорят.
– Это интересно.
– Говорят, у нее замечательная фигюра.
– Для меня все это – в прошлом, более или менее. И вам это известно.
– Разумеется, сир. Я просто держу вас в курсе.
– Что-нибудь еще?
– Гавейн отчикал деве голову. Случайно. В очередной раз.
– Боже милостивый, – сказал Артур. – Кому?
– Дочери Короля Зога. Мне кажется, ее звали Линет.
– Значит, вся Албания подымется, – сказал Артур. – И вся албанская ненависть к итальянцам – псу под хвост. Эти дамочки всегда попадаются Гавейну под горячую руку. Наносит удар, руку рикошетит от панциря противника или еще чего, и Гавейн отсекает голову оказавшейся поблизости дамы. Это уже система. А в прессе мы выглядим нехорошо. И Ха-Ха об этом высказывался.
– На Ха-Ха никто не обращает внимания.
– Я с вами категорически не согласен, – сказал Артур. – Народ ловит каждое его слово. Его находят восхитительным. Весь англоговорящий мир считает, что Ланселот спит с Гвиневерой.
– О, я в этом сомневаюсь, – сказал сэр Кэй. – Ей тридцать шесть. Люди разве спят с женщинами такого возраста?
– О вкусах не спорят, – сказал король. – Я не возлегал с Гвиневерой вот уже двенадцать лет. Не то чтобы она не нравилась мне, вы понимаете, да? Но двадцать четыре – мой верхний предел. Всегда был и всегда будет.
– Довольно здраво, – сказал сэр Кэй. – Возможно, отношения у них какие-нибудь пиетистические – у Ланселота с королевой, то есть. Быть может, они читают вместе облагораживающие душу труды, ходят к заутрене, блюдут новены, ну и прочее в том же духе.
– Гвиневера не набожнее кошки.
– Кроме того, поступили письма от Виктора Эммануила, – сказал сэр Кэй.
– Я их прочел. Весьма неприятные. Итальянцам подавай Югославию, Грецию, Ниццу и бог весть что еще.
– В старину, – заметил сэр Кэй, – мы бы заставили гонца эти письма съесть. Вместе с печатями.
– Я никогда не вымещал гнев на гонцах, – сказал Артур. – По мне, так это низко.
– Пришла депеша от королевы. Что-то о локомотиве, который железнодорожный профсоюз приварил к рельсам.
– Да-да-да, – сказал Артур. – Кто у нас сейчас главный железнодорожник? Предполагаю, им нужно больше денег.
– Как и людям с верфей. Там есть некий поляк, он выступает от имени обеих групп. Забыл его фамилию.
– Ну так дайте им чуть больше денег, – сказал Артур. – И соответственно поднимите акциз на пинту.