Королева Бона. Дракон в гербе
Шрифт:
Гаштольд скривился, словно бы вместо вина ему поднесли кубок с уксусом.
— Гм! — пробурчал он. — Внебрачный сын короля! Как ему не поддержать родного отца и единокровного брата? Но этого мало! Здесь надобно иное творило, здесь нужна мысль, которая объединила бы всех. Вокруг меня — литовского канцлера; и больше чем мысль, — нужна надежда.
— А что может быть такою надеждой? — спросил Алифио.
— Ну что же… При великом Витовте ею было самостоятельное княжество Литовское.
— Ваша милость!.. — нахмурился Мендзылеский.
— Знаю, —
— Смотрите, почтеннейший воевода, — прервал Мендзылеский, — как бы мы не наговорили друг другу лишнего…
— Однако же… У нас тут довольно собственных князей, магнатов, и каждый втайне мечтает о великокняжеском престоле. Избрание королевича Августа еще крепче свяжет Литву с Короной, укрепит их единение, унию…
— Личную унию, — подхватил Алифио.
— Разумеется, но все же… Ну что ж, поговорим с Кезгайлой, с Кишкой, а они уж пусть с молодыми Радзивиллами объясняются. На тайном заседании Совета, быть может, удастся и поладить. Но только…
— Мы слушаем вас со всем вниманием, — произнес Мендзылеский.
— Нельзя допустить гетмана Острожского к Трокскому воеводству. У него и так титулов довольно: он и князь, и гетман…
— Всенепременно повторю эти слова его величеству, как только он пожалует в Литву. А вы, ваша милость, поедете сейчас со мной? — обратился Мендзылеский к Алифио.
— Я хотел бы еще потолковать с воеводой, может быть, вы, ваше преосвященство, захотите послушать? Но Мендзылеский направился к дверям.
— Все, что хотел, я уже сказал. Все!
Несмотря на богатые дары и обещания, данные канцлером от имени королевы, Гаштольд предпочитал получить совет у самых влиятельных мужей Великого княжества. Станислав Кезгайло, вместе с двоюродным братом своим владевший самыми большими поместьями в Литве, внимательно выслушал Гаштольда и сказал:
— Не будет согласия на тайном Совете. Алифио уже пробовал подступиться к гетману Острожскому, но тот польских вельмож обидеть боится. Говорит, что избрание младенца прогневит рыцарей и вельмож в Короне, а Литве одной против князя Василия не устоять.
— Вы полагаете, что Острожский, не убоявшись королевского гнева, выступит против избрания Августа?
— Именно так, — подтвердил Кезгайло, — но я разведал, что все решает здесь Ежи Радзивилл.
Он побелел от гнева, когда услышал, что Острожский рассчитывает на помощь Короны. Неужто, сказал он, литовские гетманы ни на что уже не пригодны — он сам, гетман польный, и Острожский, великий гетман? Неужно неспособны сами выиграть с Москвою ни одной битвы?
— И это Радзивилл собирается сказать на Совете? — встревожился Гаштольд.
— О нет, говорить он
Скажет, что согласие на возведение королевича на великокняжеский престол должны дать не только литвины, но и поляки. Коль скоро не умеем побеждать без поляков, так и совет в столь важном деле будем держать вместе.
— И это возражение выбьет у короля из рук оружие?
— Разве может быть по-другому? Коль скоро мы в Литве стоим за закон, за Городельский статут, пристало ли польскому королю вопреки ему своего домогаться? Если даже и отыщет какие доводы, все равно дело затянется надолго.
— Я обещал канцлеру Алифио, что не выступлю против его воли, — слабо оборонялся Гаштольд.
— Вы можете изменить суждение в последнюю минуту, уже во время заседания, — улыбнулся Кезгайло и встал.
Беседа была окончена.
Король, едва отдохнув после длительного путешествия из Петрокова, велел просить в свои покои епископа Мендзылеского и Алифио. Оба сказали, что не пренебрегли никакими посулами, чтобы объединить одних, а также выведать тайные замыслы других. Теперь они хорошо знают, что князь Ян выполнит любое желание отца, что Ежи Радзивилл мечтает стать каштеляном трокским, а Гаштольд метит на пост великого канцлера литовского.
Сигизмунд не скрывал своего недовольства.
— Стало быть, хоть они и выслушали вас со вниманием, просят дать им время на размышления?
Неужто вы, ваша милость, и вы, синьор Алифио, не смогли с ними сразу договориться?
— В ход пошли все средства, даже те, коих я не одобряю, — сказал Мендзылеский.
— Королева от своего имени послала всем сановникам тайного Совета богатые дары, — добавил Алифио.
— К завтрашнему дню постарайтесь разузнать, чего они от нас еще хотят, — приказал король.
— Постараюсь, ваше величество, — обещал Алифио.
И все же тайное собрание Совета не прошло мирно. В тот день собрались: виленский воевода Гаштольд, оба гетмана — Константин Острожский и Ежи Радзивилл, также Ян, представлявший князей литовских.
Все они вошли в большую мрачную комнату, сели по данному им королем знаку и приготовились слушать его долгую речь. Но король сказал коротко, без всякого вступления:
— Вижу, что, узнав о деле, которое меня в Литву привело, вы собрались здесь все до единого. Ну что же, готов вас выслушать.
Молчание длилось чуть дольше, чем следовало, наконец Гаштольд сказал:
— Великий государь, мы принимаем вас в Вильне, и посему мне, воеводе виленскому, надлежит выразить нашу мысль. И коли речь зашла о возведении королевича Августа на великокняжеский престол, я, хоть боль сердце сжимает, должен сказать: нет у нас единодушного согласия.
Воцарилась гробовая тишина, которую нарушил король:
— Повторите еще раз. Стало быть… нет согласия?
— Единодушного, — поспешно повторил Гаштольд. — Спорщики ссылаются на унию, принятую в Городле. Говорят, что нам одним, без польских вельмож, решение принимать нельзя.