Королева Бона. Дракон в гербе
Шрифт:
Она хотела было еще что-то добавить, но королева жестом велела ей замолчать.
— Сын… Стало быть, от жен и фавориток не одни только дочери. Первый, самый старший — все же сын… Но он не наследник, коль скоро на пиру в Моравице воевода Заремба поднял тост за мое здоровье и здоровье будущего преемника короны, долгожданного наследника… Ягеллона.
— Он не наследник, — подтвердила Марина, — но похоже на то, что церковных отличий у него вдоволь. С детских лет он титулярный краковский каноник.
— Скажешь Паппакоде, что я хочу знать о нем все: дружен ли с матерью, часто ли видится
— Эта нянька, ваше величество, была еще при покойной королеве, она совсем безобидная.
— Как сразу ты можешь судить об этом? Надобно время, чтобы убедиться, чтобы знать, какие тайны хранят эти толстые стены. А теперь довольно! Я хочу пройтись со своими придворными по саду, заглянуть на галереи. Рrеstо! Рrеstо! Где Диана? Флора? Беатриче?
Они явились тотчас, но деревьев и кустов в королевских садах от этого не прибавилось. Были там какие-то низенькие шпалеры, неровные ряды самшита, грядки фиалок и незабудок, все это казалось таким смешным и жалким по сравнению с пышными парками Неаполя или даже Бари. Бона и в самом деле увидела игравших в саду девочек, старшую подозвала и, гладя растрепавшиеся волосы малышки, угощала припасенными конфетами, чтобы расположить ее к себе. Принцесса глядела на нее с любопытством, охотно съела лакомства, но объясниться они не смогли. Слово «пенькна», пригожая, не подходило ни к одной из девочек, ни к их скромным, хотя и шелковым платьицам, ни тем более к окружавшему замок саду. И все же ей непременно хотелось сказать это единственное известное ей польское слово. Она вспомнила, что говорила ей мать о Елизавете Габсбургской, весьма быстро изучившей сей варварский язык, и, нагнувшись, сорвала одну из самых больших фиалок.
— Пенькна, — сказала она.
Ответом ей был взрыв смеха. Девочка схватила цветок и, поднеся его к лицу незнакомки, стала с детской настойчивостью повторять:
— Пенькны! Фиолэк пенькны! Пенькны!
Санта Мадонна! Кто мог подумать, что итальянская viola не может быть названа словом «Bellissima», подобно светлейшей княжне. Кому бы пришло в голову, что даже единственно знакомое слово она не сможет употребить правильно, а урок грамматики даст ей на непонятном языке пятилетний ребенок?
Елизавета Габсбургская… Нет, Бона не собирается ни в чем ей уступить. Теперь она знает, что ей надо делать немедленно, завтра же. Она начнет учить этот странный язык. Но чтобы во всем оставаться собой, Бона Сфорца велит превратить эти жалкие клочки зелени в роскошные цветники, в зеленый рай, достойный быть воспетым лучшими поэтами Италии.
Она почти бежала по тенистым дворикам, не уставая командовать, сердиться, строить планы на ближайшее будущее.
— О боже! — восклицала она. — Так выглядят парки польского короля? Немного деревьев и много травы. А сад? Огороды! Но ведь здесь ничего не растет. Нужно будет выписать сюда итальянских садовников. И поваров. Пища, которую едят эти люди, несъедобна: жирная и сладкая до отвращения. Нет ни овощей, ни салатов, ни фруктов. Густые супы и соуса, горькое пиво.
— Ужасно! — соглашалась Марина.
—
Бона остановилась вдруг, задумавшись, мыслями она снова была в солнечном Бари.
— Южные фрукты вскорости прибудут из Италии, — вставила словечко Диана ди Кордона, но только рассердила этим королеву. Вскорости! Ей хочется уже сейчас потрогать рукой тяжелые спелые гроздья винограда. Темный сок у них цвета крови, а упругая кожица покрыта пушком. Или персик, нежный румянец которого не уступит живой яркости детских ланит… Скажем, этой маленькой девочки. Что думают приближенные о старшей дочке короля? У нее такое трудное, странное имя: Ядвига. Жаль, что этого нельзя изменить.
— Но она мила, грациозна, — попробовала защитить малютку Беатриче и тоже не угодила королеве.
Она торопливо шла впереди, сопровождаемая свитой, хмурая, раздосадованная.
— Ох! Тебе, я вижу, здесь все нравится. Со дня приезда слышу только одни восторги да похвалы! Замок больше, чем в Бари, комнаты роскошнее. А я меж тем лишь сегодня, когда нет солнца, увидела, что стены в моей спальне темные. Это не могила! Надо как можно скорее развесить ковры и гобелены.
Все умолкли, только Марина поддакивала усердно:
— Стены замка так холодны, угрюмы…
И тут же умолкла, увидев, что навстречу к ним спешит маршал двора Вольский с какой-то девушкой.
Девушка была высокая, стройная, светловолосая.
Королева снова остановилась, сощурившись. Гнев еще не остыл в ней, тон, коим приветствовала она маршала, не предвещал ничего хорошего.
— А! Маршал Вольский? Наслаждается прогулкой, и к тому же в приятном обществе.
Он слегка склонил голову, ничуть не смутившись.
— В обществе новой приближенной вашего величества. Это Анна, дочь калишского воеводы Яна Зарембы, он предлагал услуги своей дочери еще у Тенчинских, в Моравице. Она свободно изъясняется на языке латинском, знает итальянский.
Королева внимательно поглядела на склонившуюся в поклоне светловолосую, статную девушку.
— Веnе, — сказала она, помолчав. — Будет объяснять нам то, что для нас пока непонятно. И говорить со мной по-польски. Она умеет петь?
Маршал взглянул на Анну, та, не колеблясь, отвечала низким, приятным голосом:
— И танцевать?
— Хорошо, что ты отвечаешь одним словом. Не терплю пустой болтовни. Помни также, что любой мой приказ должен быть выполнен мгновенно.
— Я буду стараться, ваше величество…
Бона какое-то время не сводила с Анны глаз. Молчала, но вот приговор уже готов.
— Сегодня же сменишь платье. Не выношу фиолетового цвета. Он подходит для лиц духовного звания, а не для юных синьорин из моей свиты.
И, отведя взгляд от Анны, без всякого перехода обратилась к Вольскому:
— Дорогой маршал! Я побывала в местных садах и конюшнях. Зрелище безотрадное. Вы, должно быть, слышали, что наши конюшни в Бари славились превосходными лошадьми. Когда-то моя любимая сивая кобылица была отдана в дар самому Генриху Восьмому, королю Англии. Я не хотела бы, чтобы кони, посылаемые в дар монаршим дворам из Польши, хоть в чем-то уступали тем, коих дарила когда-то принцесса — моя матушка.