Королева эпатажа (новеллы)
Шрифт:
Генерал приподнялся, надеясь обнаружить свою скоропалительную подругу стыдливо одевающейся, однако не смог нашарить ее жадным взором, как только что не нашарил рукой. Дверь нумера была чуть приоткрыта. Неужели красавица Сонечка (она назвала свое имя среди бурных ласк) сбежала, смущенная собственным падением? Сбежала от вздремнувшего любовника, почти неодетая, прихватив в охапку свои панталончики, чулочки, нижние юбочки, скомканное платье, сорочку, шляпку с вуалеткою, ленту для волос, тугие подвязки, которые оставляли на ее ножках красноватый ребристый след… летела по коридору, испуганно озираясь, словно скромная нимфа, прячась от случайных взоров, спеша как
Спустя еще некоторое время генерал обнаружил, что не ведает также, где теперь искать саквояжик, внутри которого находилось, ни много, ни мало, двести сорок три тысячи рублей казенных денег. Судя по всему, нимфа-чаровница сгребла его с полу ненароком, по нечаянности, в смущении, вместе со своим платьем, нижней юбкой, панталончиками, шляпкою с вуалеткой и всем прочим вышеперечисленным…
Когда по поводу кражи у генерала Фролова казенных денег учинилось дознание и господа судейские крючки принялись задавать ему неприятные, бестактные, а порою и вовсе неприличные вопросы, он угрюмо отмалчивался, а сам думал, что мудрец Барков был прав, когда писал:
Природа женщин наградила; Богатство, славу им дала, Им где-то что-то прорубила И непотребно назвала. Она для женщины игрушка, Забава сущая, да-да, И как мышиная ловушка, Для всех открытая всегда. Она собою всех прельщает, Манит к себе толпы людей, И грешный муж в ней пропадает, Словно несчастный воробей.На самом-то деле Барков выражался вовсе уж неудобосказуемо, однако суть сохранена.
А вот что еще говорят о гостиничных приключениях. Говорят, что однажды рано утром бесшумно открылась дверь в каком-то номере какого-то отеля в каком-то городе и туда неслышно скользнула изящная дама под вуалью. Прикрыла за собой дверь, огляделась — и разочарованно присвистнула. Убожество обстановки, убожество одежды человека, который, даже не сняв сюртука, лежал на нерасстеленной убогой постели… Дама неслышно подошла к ночному столику, выискивая взглядом портмоне, кошелек, разбросанные ассигнации, карманные часы или портсигар — ну хоть что-нибудь, что сделало бы ее визит в сей номер не напрасным!
Но на столике рядом с оплывшей свечой лежал револьвер. Рядом — какие-то письма. Дама взяла их и просмотрела. Одно было адресовано полицмейстеру, другое — городскому прокурору, третье — хозяину гостиницы, а четвертое начиналось словами: «Дорогая матушка, простите меня!»
Дама была очень любопытной, а может быть, она не знала о том, что заглядывать в чужие письма неприлично. Поэтому она начала читать и вот что узнала. Этот молодой человек потратил казенные 300 рублей на лечение тяжелобольной сестры. Он попытался вернуть деньги карточной игрой, но проиграл последние пятьдесят рублей. Поэтому он решил покончить с собой и просил простить его. Самоубийство — единственное и последнее средство спасти свою честь…
Дама под вуалью некоторое время стояла неподвижно, разглядывая лицо спящего. Красивый молодой человек. И такой печальный… Она тихонько усмехнулась и сунула руку в складки своего платья. Никто, кроме
Говорят также, что однажды к Карлу фон Мелю, владельцу ювелирной лавки в Санкт-Петербурге, явилась некая прелестная дама и отрекомендовалась мадам Софьей Литвиновой.
— Мой муж — известный психиатр, — сказала она, посматривая на ювелира застенчивым взором из-под вуалетки в мушках. — Быть может, вы читали о нем в «Санкт-Петербургских ведомостях»? О его новой клинике для несчастных маниаков?
Карл фон Мель кивнул. Разумеется, он слыхом не слыхал ни о каком докторе Литвинове. И что за дело ему до знаменитого психиатра и его новой клиники? Сам фон Мель, слава тебе, Господи, совершенно здрав как душевно, так и физически. Конечно, все мы под Богом ходим, однако сейчас ему никакой врач не надобен.
— Мой супруг получил недавно очень крупную сумму денег, — шепнула дама доверительным тоном. — И был так добр, так мил, что решил сделать мне подарок…
— Так, так! — оживился фон Мель. — Понимаю, понимаю! Он хочет подобрать какую-нибудь безделицу в моем магазине?
— Ну да, что-нибудь из новейшей парижской коллекции, — кивнула дама. — Может быть, колье, брошь, несколько колец…
— Пардон, мадам, заранее прошу прощения за неделикатный вопрос. Однако я должен знать, на какую сумму подобрать драгоценности, — с извиняющейся улыбкой спросил ювелир.
Дама огляделась с рассеянным выражением и простодушно сказала:
— Ну, что-нибудь тысяч на тридцать рублей. Это возможно?
— Конечно! Авек плезир, с удовольствием! — воскликнул фон Мель и провел даму в приватное помещение, куда приказчики немедленно начали приносить футляры с драгоценностями.
Ювелир сам присутствовал при выборе и примерке и глаз с дамы не спускал. Недавно он встречался с коллегой из Варшавы, и тот рассказывал, что в городе появилась неуловимая воровка. Слышали о ней и в Кракове, и в Киеве. Почем зря «бомбит» — это на языке преступников означало «грабит» — ювелирные лавки. Да как дерзко, как хитро! Нет, она не налетает с бандой громил, не стреляет и не режет всех подряд. Ничего такого! Явится разряженная в пух, назовется какой-нибудь светлейшей княгиней фон-дер унд цу, твою мать, — и скажет, что желает заказать, скажем, колье по своему фасону. Ювелир откроет ей все мешочки с бриллиантами или сапфирами, а она примется строить из себя привереду — и те камушки ей не хороши, и эти дурны. Ювелир и его приказчики так вокруг нее и бегают, так и суетятся, а она между тем незаметно загребает камни своими длиннющими ногтями, под которыми намазано особым клеем. Камушки и прилипают незаметно. Потом встанет этак гневно:
— Да у вас никакого приличного товара нету!
И — фр-р! — только ее и видели. Вместе с камушками баснословной стоимости…
В некоторых лавках, рассказывал знакомый фон Меля, возмущенно тараща глаза, она являлась в самом неприметном виде, но в руках держала маленькую обезьянку. Обезьянка смешила покупателей и приказчиков и до поры вела себя смирно, но лишь только какая-нибудь покупательница брала кольцо, желая его померить, обезьянка выхватывала его своей цепкой лапкой, совала в ротишко и — ап! — глотала, а потом бегом бросалась из лавки. Поди поймай ее!