Королева эпатажа
Шрифт:
Господи, как она рыдала! Свирепое животное… Он вспомнил, как ненавидящая Катрин Елизавета называла ее свирепым животным. Теперь она стонала, как раненое животное. И свирепости в этих звуках не было. Она оплакивала себя, свое великолепное тщеславие, свою силу и свою слабость. Единственный раз она проявила слабость — полюбила благородного человека, и эта любовь сейчас обратилась против нее. Она могла предать брата и ждала момента для этого, но предать Багратиона она не могла.
— Успокойтесь, — ласково сказал Александр. — Это вредно для вас и для… вашего сына.
— Петр всегда говорил, что я недооценивала вас, — пробормотала Екатерина, — и оказался прав.
— Он был великим воином и великим патриотом, — отозвался Александр. — Его никогда не забудут. И если вспомнят вас, душа моя, то не из-за того, что вы пытались предать своего брата и государя, а из-за того, что он любил вас, а вы — любили его.
Екатерина долго смотрела в никуда, храня на лице растерянное выражение, словно пыталась заглянуть в будущее, но не смогла. Потом слабо усмехнулась:
— Вы победили, Александр. Все кончено. Я буду верна вам и клянусь в этом. Начиная с сегодняшнего дня, ваша сестра стала вашей самой верной подданной.
Следует сказать, что она сдержала слово. Но если Екатерина сошла с политической сцены, то отныне каждое ее слово, каждое движение было рассчитано на зрителя и слушателя. Она будет образцовой матерью, женой, вдовой, снова женой — во втором браке она выйдет за Вильгельма Вюртембергского, своего очередного кузена, а после этого — образцовой государыней, преждевременную смерть которой будут оплакивать ее подданные и знающие ее русские. О ней осталось множество откликов, написанных, такое ощущение, не о живом человеке, а о некоей мраморной статуе, на пьедестале которой написано: «Идеал». Редко-редко в ворохе заплесневелых панегириков отыщешь живое слово искреннего восторга или искреннего порицания.
Самую, пожалуй, объективную оценку дала ей Дарья Христофоровна фон Ливен, в ту пору жена русского посланника в Лондоне, сноха приснопамятной Шарлоты Карловны. Она сопровождала Екатерину Павловну во время визита в Лондон — и мгновенно оценила этот, с позволения сказать, фамильный бриллиант. Вот ее слова: «Она была очень властолюбива и отличалась огромным самомнением. Мне никогда не приходилось встречать женщины, которая до такой степени была бы одержима потребностью двигаться, действовать, играть роль и затмевать других». Только женщина может быть столь проницательна.
Однако Екатерина играла не просто ради игры. Ну да, ей до смерти, ну просто невыносимо хотелось, чтобы люди, глядя на нее, думали: «Боже ты мой, какая была бы государыня! Она могла бы стать Екатериной III!»
На счастье, бодливой корове Бог рогов не дает.
Отрада сердца моего
Отрада сердца моего
(Анастасия Минкина)
— Господин Талишевский, вы должны меня помнить.
— Как же, как же, господин ген… пардон, сударь, конечно, я вас припоминаю. Мы виделись два года назад по поводу госпожи Шумской, если не ошибаюсь. Тогда у вашего… так сказать, товарища по службе возникли некоторые беспокойства относительно благородного происхождения его… знакомой, да, доброй знакомой госпожи Шумской. Вашего некоторым образом коллегу обижало, что находились недоброжелатели, кои называли ее чьей-то там дочкой… конокрада? Кузнеца? Кучера? А впрочем, сие никакой роли не играет, словом, эти глупцы честили ее просто Настасьей Минкиной и нипочем не желали верить в ее дворянство. Ну что ж, нам с вами при помощи известных документов удалось переубедить общественное мнение, коему свойственно было ошибаться, и уверить его в том, что госпожа Анастасия Шумская и ее происхождение заслуживают всякого почтения. Именно так и обстояли дела, если память мне не изменяет.
— Ну что ж, ваша память — верная подруга, что меня очень радует.
— А чему, господин гене… то есть, пардон, сударь, я обязан приятностию нашей новой встречи? Неужели нашлись глупцы, которые решили усомниться в благородности происхождения еще одной прекрасной дамы?
— Таковых глупцов, на счастье, не обнаружено. Другое дело, что теперь подвергается сомнению дворянское происхождение сына госпожи Шумской…
— Ах, так у нее народился ребеночек? Соблаговолите передать мои поздравления счастливой мамаше, господин гене… пардон, сударь.
— Хватит вам заикаться, Талишевский. Можете называть меня генералом или его высокоблагородием, как угодно. В любом случае, надеюсь, ни титул мой, ни имя, ни звание, ни, самое главное, суть нашего разговора не станут известны никакому третьему лицу. Не то гнев моего, с позволения сказать, товарища по службе будет ужасен. От вас не останется даже воспоминания!
— Понимаю, понимаю! Не надо никаких угроз, можете не сомневаться в моей преданности и надежности!
— Вы меня успокоили. Так вот, касаемо происхождения сего дитяти. Что тут можно сделать, господин Талишевский?
— По-ни-маю… Все понимаю, но… трудная задача, ваше высокоблагородие.
— Ваши труды будут оценены по достоинству.
— Пардон, конечно, за нескромность, господин генерал, однако… как бы это поизящнее выразиться… родившийся младенец госпожи Шумской состоит в родстве с вашим, пардон, коллегою?
— О да, состоит. Причем в самом ближайшем.
— Матка Боска… Что же нам делать?!
— Что вам делать, господин Талишевский, мне совершенно ясно. Всего-навсего засвидетельствовать подлинность грамот, удостоверяющих дворянское происхождение младенца Михаила Шумского. Я уполномочен сообщить, что за свои труды вы можете назначать любой гонорар.
— Любой?!
— Любой. Разумеется, в разумных пределах.
— Ох уж эти разумные пределы! Они так грубо ограничивают свободный полет фантазии! Ну, я вижу, вы мне не оставляете никакого выбора. Я вынужден повиноваться.
— Вынуждены, Талишевский. Вынуждены!
— Хорошо. Я все сделаю. Завтра бумаги будут вполне готовы.
— Завтра?! Надеюсь, вы шутите. Бумаги нужны мне через час, чтобы немедля покинуть этот несчастный городишко и скакать к пославшему меня лицу.
— Через час? Однако, сударь! Вы нетерпеливы, словно молодой любовник. Ну хорошо, хорошо… Но помните ваше обещание насчет любогогонорара.
— Напоминаю — в разумных пределах любого.
— Да, да, конечно, в самых разумных. Ну так я, с вашего позволения, приступаю к работе?
— Приступайте. Кстати, я от души надеюсь, что, когда дело будет слажено, ваша чрезмерно верная подруга по имени «память» все же изменит вам и вы начисто забудете как имена и фамилии персонажей этой истории, так и все обстоятельства, с нею связанные. Слышали меня?