Королева Марго
Шрифт:
— Какова бы ни была причина моего обращения, де Муи, — отвечал Генрих, — тем не менее я католик.
— Хорошо, но останетесь ли вы католиком навсегда? Разве вы не вернете себе свободную жизнь и свободу совести при первой возможности? Теперь такая возможность вам представляется: Ла-Рошель восстала, Беарну и Руссильону довольно одного слова, чтобы начать действовать, вся Гийенна кричит о войне. Скажите только, что вы стали католиком по принуждению, и я вам ручаюсь за будущее.
— Дворян моего происхождения не принуждают, мой милый де Муи. То, что я сделал, я сделал добровольно.
— Но, государь, — сказал молодой человек, у которого сжималось сердце от этого неожиданного сопротивления, — неужели вы не понимаете, что, поступая таким образом, вы нас бросаете… предаете нас?
Генрих был невозмутим.
— Да, да, государь! Вы предаете своих — ведь многие из нас явились сюда, рискуя жизнью, чтобы спасти вашу свободу и вашу честь! — продолжал де Муи. — Мы подготовили все, чтобы добыть для вас престол. Слышите, государь? Не только свободу, но и власть: вы займете тот престол, какой захотите сами, потому что через два месяца вы сможете выбирать между Наваррой и всей Францией.
— Де Муи, — заговорил Генрих, отводя глаза, невольно засверкавшие при этом предложении, — де Муи, я жив, я католик, я супруг королевы Маргариты, я брат короля Карла, я зять моей доброй тещи Екатерины. Де Муи!
Когда я породнился со всеми этими людьми, я принял в расчет не только выгоды, но и обязанности.
— Тогда чему же верить, государь? Мне говорят, что ваш брак — брак только для видимости, мне говорят, что ваше сердце осталось свободным, мне говорят, что ненависть Екатерины…
— Враки, враки! — поспешил перебить его Генрих. — Друг мой, вас нагло обманули! Милая Маргарита на самом деле моя жена, Екатерина на самом деле мне мать, наконец, король Карл Девятый на самом деле мой повелитель, владыка моей жизни и души.
Де Муи вздрогнул, и почти презрительная улыбка мелькнула у него на губах.
— Итак, государь, — сказал он, в унынии опуская руки и пытаясь проникнуть взглядом в потемки этой души, — вот какой ответ я должен передать моим собратьям! Я скажу им, что король Наваррский подал руку и отдал свое сердце тем, кто нас резал! Я скажу им, что он стал льстецом королевы-матери и другом Морвеля…
— Мой милый де Муи, — отвечал Генрих, — король сейчас выйдет из зала совета, и я пойду спрошу его, по каким причинам отложено такое важное дело, как охота. Прощайте! Возьмите пример с меня, мой друг, — бросьте политику, вернитесь на службу к королю и примите католичество.
Генрих проводил или, вернее сказать, выпроводил молодого человека в переднюю как раз тогда, когда его изумление начинало уступать место ярости.
Не успел Генрих затворить дверь, как де Муи не выдержал и дал волю страстному желанию наказать хоть что-нибудь, за неимением кого-нибудь: он скомкал шляпу, бросил ее на пол и стал топтать ногами, как топчет бык плащ, матадора.
— Клянусь смертью! — восклицал он. — Жалкий государь! Пусть же меня убьют на этом самом месте и навеки запятнают короля Наваррского моей кровью!
— Тес! Господин де Муи! — донесся чей-то голос из чуть приотворенной двери. — Тише! Вас могут услышать.
Де Муи резко обернулся и увидел закутанного в плащ герцога Алансонского, который высунул голову в коридор, чтобы удостовериться, нет ли там кого-нибудь, кроме него и де Муи.
— Герцог Алансонский! — воскликнул де Муи. — Я погиб!
— Напротив, — шепотом сказал герцог, — быть может, вы, нашли то, чего искали: вы же видите — я не желаю, чтобы вас здесь убили, как того хотелось вам. Поверьте мне: ваша кровь может найти себе гораздо лучшее применение, не стоит обагрять ею порог короля Наваррского. С этими словами герцог распахнул дверь, которую все время держал полуотворенной.
— Эта комната двух моих дворян, — сказал герцог, — здесь никто нам не помешает, и мы можем поговорить спокойно. Входите, сударь.
— К вашим услугам, ваше высочество! — ответил изумленный заговорщик.
Он вошел в комнату, и герцог Алансонский захлопнул за ним дверь так же поспешно, как король Наваррский.
Де Муи очутился в комнате все еще под гнетом отчаяния, ярости и злобы, но холодный, пристальный взгляд юного герцога Франсуа оказал на гугенотского вождя такое же чудотворное воздействие, какое оказывает лед на пьяного.
— Ваше высочество, — сказал он, — если я правильно понял, вам угодно поговорить со мной?
— Да, господин де Муи, — отвечал Франсуа. — Несмотря на ваше переодевание, мне показалось, что это вы, а когда вы делали на караул моему брату Генриху, я вас узнал. Итак, де Муи, вы недовольны королем Наваррским?
— Ваше высочество!
— Полноте, говорите смело! Вы и не подозревали, что, быть может, я ваш друг.
— Вы, ваше высочество?
— Да, я. Говорите же!
— Я не знаю, что сказать вам, ваше высочество. Я хотел переговорить с королем Наваррским о делах, которые вашему высочеству будут непонятны. Кроме того, — добавил де Муи, стараясь принять равнодушный вид. — и дело-то пустячное.
— Пустячное? — переспросил герцог.
— Да, ваше высочество.
— Такое пустячное, что ради него вы, рискуя жизнью, проникли в Лувр, где, как вы знаете, ваша голова оценена на вес золота? Кому же неизвестно, что вы, король Наваррский и принц Конде — главные вожди гугенотов?
— Раз вы так думаете, ваше высочество, то и поступайте со мной, как подобает брату короля Карла и сыну королевы Екатерины.
— Зачем же я так поступлю? Ведь я же сказал вам, что я ваш друг! Говорите правду!
— Ваше высочество, — отвечал де Муи. — клянусь вам…
— Не надо клясться, сударь. Протестантская религия запрещает давать клятвы, особенно лживые.
Де Муи нахмурился.
— Повторяю, мне известно все, — продолжал герцог. Де Муи молчал.
— Вы не верите? — настойчиво, но благожелательно спросил герцог. — Что ж, дорогой де Муи, придется убедить вас. Судите сами, ошибаюсь ли я. Предлагали вы моему зятю Генриху, вот там, сейчас, — и герцог протянул руку по направлению к покоям Беарнца, — вашу помощь и помощь ваших сторонников для того, чтобы вернуть ему власть в Наварре?