Королева Риррел
Шрифт:
— Бывал. Недолго. Там просто какие-то каменные норы.
— Вот-вот, — кивнул гость. — У нас ведь, в Мидоне, как: если ты чужак, поживи пока в самом низу, пока не покажешь, чем ты полезен городу. Вот они там и ютятся друг у друга на голове. Мрут, как мухи. Так что лучше уж в пустыню. Корабль господина Кроса отплывает через две недели. Старая Дроан уж так плакала: привези, мол, Доми, мою Роут. Я, мол, не могла за нее заступиться, потому что мужа боялась. А теперь мы вернемся домой, из этих сырых пещер, туда, где даже воздух пахнет солнцем, — так она и сказала. Не знаю, как ты решишь, Роут, а только она очень плакала. Господин Крос сказал, что он и Роут возьмет, и тебя, Готто, — ты ведь вроде как муж ее. А что
— Это как Роут скажет, — оглянулся молодой человек на женщину, сидящую все так же молча и неподвижно.
— Роут? Так она у тебя не говорит ничего, — усмехнулся Доми. — Или это она меня стесняется. Хоть бы спасибо сказала, что не поленился, такую дорогу отмахал.
— Мы тебе очень благодарны, Доми, — хозяин поспешил успокоить обиженного гостя. — Пойдем, я тебе наверху постелю.
— Давай. А то я с ног валюсь.
Доми широко зевнул и полез за хозяином по шаткой лестнице, ведущей на чердак. Напоследок он бросил неодобрительный взгляд на Роут и покачал головой. Женщина не обернулась.
С чердачного окошка был виден крутой изгиб Хитты, синей тропинкой петлявшей между холмов. Пахло сеном, поверх которого был брошен тюфяк. Готто протянул гостю лоскутное стеганое одеяло.
— Не сердись на Роут, приятель, — сказал он. — Если бы ты знал, сколько она вытерпела! После возвращения с Ачурры так ни слова и не произнесла. А там… Эти негодяи несколько месяцев держали ее в подвале, без света, на хлебе и воде, совсем одну… Если бы парень из Лю-Штана остался жив, он бы заставил ее снова улыбаться. Очень он ее любил…
— Как же ты уломал ее пойти за тебя? — сонно спросил Доми.
— Что ты! Роут мне не жена. Я поклялся, что не брошу ее, буду ей братом и сдержу свое слово.
— Да уж, не стоит брать в жены женщину, которая плачет по другому парню.
— Мне тоже есть по кому плакать, — буркнул Готто и отправился вниз.
Облачная дымка затянула небо, и сразу похолодало. Роут мыла посуду в лохани, поставленной на высокий чурбан. Время от времени она отряхивала с покрасневших рук мыльную пену и, присев, ополаскивала то миску, то чашку в небольшом ведре. Готто, сняв с гвоздя у крыльца жилетку из овечьего меха, набросил ее на плечи и присел рядом на ступеньку. Кот тут же залез к нему на колени и заурчал.
— Что скажешь, Роут? За эти годы я научился понимать тебя без слов. Ты ведь хочешь вернуться к своим? Туда, где даже воздух пахнет солнцем? Тебе нечего бояться. Ты ни перед кем и ни в чем не виновата — ни в смерти сестры, ни в том, что сотворили с тобой эти подонки. Я уже столько раз пытался убедить тебя в этом. Прошло целых пять лет, давно пора начинать жить. Ты думаешь, мне легко? — Готто взъерошил кудрявую бороду. — Я даже не знаю, где женщина, которую я…очень сильно любил. Может, она погибла, а может, и жива, но мне никогда не отыскать ее. Чувствую себя предателем, потому что должен был остаться с ней, защитить ее и дорогого ей человека. Как я мог испытывать ревность и злобу. Она ведь…
Роут вылила мыльную воду, ополоснула лохань и понесла стопку чистой посуды в дом. Готто поднялся, уступая ей дорогу, и пошел за ней следом. Кот, которого он сбросил на крыльцо, приземлившись на лапы, недовольно дернул хвостом.
— Ты же знаешь, Роут, я старался об этом не вспоминать. Хотя это так трудно, видя, как твое лицо день за днем остается все таким же… каменным. Иногда мне кажется, что боль выжгла в твоей груди сердце, и ты больше ничего не чувствуешь. И тогда мне хочется вспоминать снова
Женщина продолжала молчать, но по ее лицу скользнула болезненная тень воспоминания. Готто и сам зажмурился — настолько яркой вдруг показалась ему картина из недавнего прошлого. Вот маленький баркас решительно меняет курс и увлекает за собой грозный пиратский корабль. Легким перышком он скользит по волнам Горячего моря, а на другом баркасе семь человек смотрят ему вслед с горечью и надеждой…
— Когда мы поняли, что пиратский корабль погнался за вторым баркасом, мы здорово тогда переругались. Двое из команды и, признаюсь, я кричали, что нужно спасать свои шкуры, раз представилась такая возможность, и возвращаться в Мидон. Пираты все равно не позволят нам подойти незамеченными к берегу. Но Чи-Гоан заявил, что если мы решим возвращаться, то он отправится на Ачурру вплавь. Его поддержал Поло. С трудом сдерживая слезы, он говорил, что его старший брат Нико, который плыл на втором баркасе, не для того жертвовал сейчас собой, чтобы мы проявляли позорную трусость. Они с братом отправились в это плаванье, чтобы отомстить за смерть их младшего братишки, жениха Пэрил. Тогда я велел себе успокоиться, сел на палубу и стал думать. А потом предложил план. Трое из нас должны были пересесть в шлюпку и плыть к острову — как будто везут больного или раненого. Пираты не станут нас убивать, а возьмут в плен, рассчитывая продать или получить выкуп. Вряд ли они станут связывать больного. Так мы проникнем в их логово и постараемся разузнать, где они держат пленниц. Мы должны будем сделать это до наступления темноты, чтобы ночью отвлечь внимание пиратов на себя и дать возможность Поло подвести баркас к берегу.
Сейчас я понимаю, что план никуда не годился. Только по милости святых нас не перебили в самом начале. В шлюпку сели мы с Чи-Гоаном и Дек, один из мидонских парней. Чи-Гоан лег на дно, притворяясь раненым. Он царапнул себе ножом левое плечо и был весь в крови. Корабль, действительно, еще не вернулся, и пираты не знали, что баркасов было два. Они решили, что мы попытались сбежать, но испугались открытого моря и выбрали плен. Пираты сразу же узнали меня. Они очень потешались, что я снова попался. Кто-то тут же вспомнил схватку в лесу по дороге в Фолесо, и я получил пару сильных ударов плеткой. Потом нам с Деком связали руки и вместе с Чи-Гоаном заперли в какой-то чулан.
Выждав немного, Чи-Гоан, повозившись с веревками, освободил нас, а потом снова обмотал нам руки, но легко, чтобы в любую минуту мы могли избавиться от них. Пират, который к нам заявился, ничего не заподозрил. Правда, он был совершенно пьян. Покачиваясь, он пролил на пол вино из бутылки, а затем смачно поцеловал меня в губы, называя при этом своим старым приятелем. Он сказал, что хочет сделать мне подарок. «Позабавься с черномазой девчонкой, приятель. Не переживай, что у тебя связаны руки: эта крошка все сделает сама», — сказал он. Пьяный мерзавец сам не знал, какой, действительно, сделал подарок всем нам: он швырнул в наш чулан бедняжку Пэрпл.
Мне пришлось незаметно наступить Чи-Гоану на руку: при виде твоей сестры в каких-то лохмотьях, со спутанными волосами, он заскрежетал зубами. Но пират решил, что раненый злится из-за того, что не может принять участия в забаве. Мы еле дождались, пока пьяный мерзавец уберется прочь. Но он еще долго давал мне советы, что я должен сделать с девочкой. Поглумившись вдосталь, он, наконец, ушел. Ты слушаешь меня, Роут?
Женщина стояла перед зеркалом. Она сняла с головы платок и теперь водила гребнем по длинным волосам — когда-то блестящим и иссиня-черным, а теперь пепельным от мелькавшей то тут, то там проседи. Не дождавшись ответа, Готто продолжал: