Шрифт:
Юлий БУРКИН
КОРОЛЕВА В ИЗГНАНИИ
МАРИЯ
1
– Ну, вот мы и дома, - с явным облегчением сказал следователь, открыв кабинет и усевшись. Это были его первые слова с того момента, как они влезли в машину.
– Что ж, Мария Викторовна, давайте поговорим начистоту.
Маша неопределенно кивнула. Ей казалось, все у нее внутри заковано в лед, и вряд ли этот лед когда-нибудь растает.
– В первую очередь объясните мне, - продолжал следователь, - почему вы не стали невидимой? Я знаю, вы
Так же неопределенно она пожала плечами. Почему не исчезла? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя... Что ей принес ее "божественный дар"? Что кроме боли? Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя - ту, какой бы ей хотелось быть... Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает... Когда-то она должна была остановиться.
– Будем молчать?
– поинтересовался следователь, - или...
Она подняла глаза и ТАК на него взглянула...
– Что с ним?
– спросила она шепотом.
– Сейчас, - торопливо кивнул следователь, поднял трубку и набрал номер.
– Алло, это прокуратура вас беспокоит. Это Зыков, следователь. Там к вам должны были доставить... Да, ножевое... Да-да, Кислицын...
– Некоторое время длилась пауза, во время которой Зыков покачивал головой, вникая в то, что слышал.
– Спасибо, - сказал он наконец и положил трубку.
– Сильный мальчик, - улыбнулся он Маше.
– С ним - полный порядок. А мы - будем говорить?
– Будем, - согласилась она, ощущая как что-то оживает в ней.
– Только без абстрактных вопросов. Типа - почему не исчезла. Не исчезла и все.
– Что ж, меня это устраивает, - сухо согласился Зыков.
– Я многое знаю о вас. С точки зрения закона вы виновны. Но я знаю, что вас обманывали, и все, что вы совершали делалось не по собственной воле. Машу передернуло: она была не согласна с тем, что он говорил, и она не нуждалась в подачках следователя. По его выходило, она - какая-то тварь бессловесная... Но он продолжал: - Так что обещаю: в крайнем случае - два года условно. А вы мне - адреса, имена, суммы...
– Не надо со мной торговаться. Вы...
– она остановилась, вспоминая, как его звать. "Андрей Владимирович", - подсказал Зыков.
– Вы, Андрей Владимирович, знать-то знаете, а вот понять еще не умеете. Я все могу.
– Да ну, - запротестовал следователь.
– Возможности ваши ограничены. Комната заперта, за дверью - охранник...
– Я сейчас исчезну, - перебила его Маша, - и сколько бы вы не бегали по этой комнате, вам меня не поймать. А когда подходящий момент представится - шарахну чем-нибудь тяжелым по голове. Вот, стулом, например.
– Стул привинчен.
– Ну, ящиком от стола. Да просто пну между ног, так что загнетесь, и пистолет отберу. Пусть тогда ваш охранник приходит.
– Начнете стрелять, сбежится вся прокуратура.
–
– недобро усмехнулась Маша.
– Так вот, вы все - голите...
Она блефовала, но и сама в тот момент верила в то, что говорит.
Зыков озадаченно потер подбородок.
– Ну ладно, ладно, - пошел он на перемирие, - один ноль в вашу пользу. Что мы как дети: а я - сильнее, а у меня брат есть...
– Дайте бумагу и ручку. Напишу все, что знаю. Только не потому, что ВЫ так хотите, а потому, что Я так хочу. Потому что все они - мизинца его не стоят.
...Информации оказалось не так-то много. Где искать Копченого или Али-Бабу? Она не знала не только адресов, но даже настоящих имен всех этих сошек. Так, некоторые номера телефонов, автомобилей, "криминальные эпизоды". Однажды заезжали домой к Гоге, и визуально она могла бы найти его квартиру, но адреса не знала тоже. Да и меньше всего ей хотелось "закладывать" именно Гогу.
– Сколько ему дадут?
– спросила она, протягивая Зонову лист.
– Трудно сказать. "Восток - дело темное". Думаю, от трех до семи.
– Я хочу взглянуть на него.
– Не раньше завтрашнего дня. Так врач сказал: нельзя беспокоить.
– Я не буду его беспокоить. Он меня не увидит...
– И тут же поправилась с горечью в голосе: - Он меня не видит.
Зыков вскинул брови:
– Из показаний следует, что вы не умеете возвращать людям способность видеть вас. Или научились?
– Нет, - ответила Маша.
– Так я увижу его сегодня?
– То, что знаем мы, врачам не объяснишь. Они не пустят. Или пустят, но потом руководству моему пожалуются. Будут неприятности. Так что...
– Он что-то чиркнул на бумажке и протянул ее Маше.
– Вот. Повестка. Явитесь ко мне завтра в двенадцать ноль-ноль, поедем к нему. Хотя...
– Зыков испытующе глянул ей в лицо, - вы могли бы воспользоваться своими способностями и пройти к нему невидимой, адрес больницы я вам дам.
– Не надо, - двумя пальцами Маша взяла протянутую бумажку. И, вставая, закончила, повторив: - Завтра в двенадцать ноль-ноль.
...Алкины родители были уже в курсе событий, но милая ее рыжая мама делала вид, что "все как всегда". И это было даже хуже. Если бы Маше было куда пойти, она с удовольствием покинула этот гостеприимный, даже слишком гостеприимный дом. Но пойти было некуда. В родном городе отправиться в гостиницу ей как-то не пришло в голову.
– И что же ты теперь?
– спрашивала мама Алки, хозяйничая на кухне. Поступать будешь? Год, конечно, потеряла, но это не беда, какие наши годы?!
– Не знаю, - уклончиво отвечала Маша. Поступать? Вот, наверное, удивилась бы эта добрая домашняя женщина, если бы узнала, что ее юная собеседница ухитрилась даже не закончить школу.