Королева Виктория
Шрифт:
Дядя начал сдавать свои позиции. Вернувшемуся из Италии Штокмару он писал: «Я имел долгую беседу с Альбертом. Со всей откровенностью я изложил ему возникшие проблемы. Я сказал ему, что свадьбу придется отложить на несколько лет. На что он совершенно справедливо заметил: “Я готов согласиться на эту отсрочку, если получу какие-то гарантии, что наш план будет осуществлен. Но если после, скажем, трехлетнего ожидания я узнаю, что королева больше не желает этого брака, я окажусь в смешном положении и все мои планы на будущее будут поставлены под сомнение”». Одному из своих друзей Альберт писал: «Королева заявила моему бельгийскому дядюшке, что считает наш договор расторгнутым и что не собирается выходить замуж раньше чем через четыре года. Со своей стороны, я также собираюсь заявить
Ах, как бы Виктории хотелось так же полюбовно разрешить свой конфликт с герцогиней и Конроем! Но тут ей представился чудесный случай отомстить человеку, отравившему все ее детство, развенчав сомнительную нравственность этого «чудовища», которое она всегда подозревала в порочной связи с ее матерью.
Леди Флора Гастингс, фрейлина герцогини, уезжала на рождественские каникулы в Шотландию, в свое родовое имение. В Лондон она вернулась в почтовой карете в сопровождении одного лишь Конроя. Вернулась заметно пополневшей. У нее начались проблемы с желудком, и она обратилась за помощью к доктору Кларку, а тот, даже не осмотрев пациентку, прописал ей двенадцать пилюль, в состав которых входили ревень и рвотный корень, а также камфорноопийную мазь. Леди Флоре было уже тридцать два года, она была не замужем, и две придворные дамы королевы, ненавидевшие спесивого ирландца, начали распускать на ее счет сплетни. Округлившийся живот леди Флоры дискредитировал нравственность королевского двора. Эта деталь не ускользнула от внимания баронессы Лецен, и она проинформировала об этом Викторию. 2 февраля 1839 года королева записала в своем дневнике: «У нас нет никаких сомнений, что, говоря без обиняков, она ждет ребенка. Доктор Кларк не может этого отрицать. Виновником всего этого является то самое Чудовище и тот Дьявол во плоти, чье имя я не хочу здесь упоминать, но это слово стоит первым во второй строке на этой странице».
Слово, о котором шла речь, на самом деле представляло собой следующие инициалы: «Д. К.».
Однако после многочисленных обследований врачи установили, что леди Флора девственница. На самом деле у нее оказался рак печени. Но распускавшиеся при королевском дворе сплетни опорочили имя, которое она носила. Ее брат, молодой и горячий лорд Гастингс, требовал удовлетворения за нанесенное оскорбление и хотел драться на дуэли с лордом Мельбурном. Герцогиня Кентская воспользовалась этой историей, чтобы обвинить дочь в крайней жестокости по отношению к себе и к Конрою. Она прекратила пользоваться услугами доктора Кларка и перестала появляться за общим столом. То тут, то там стали раздаваться голоса, взывающие к старой гвардии и требующие восстановления справедливости; герцог Веллингтон, проявляя политическую мудрость, советовал замять эту историю и настаивал на том, чтобы мать с дочерью помирились.
23 февраля Виктория нанесла визит леди Флоре, расцеловала ее и предложила все забыть. Но было слишком поздно. Чтобы положить конец гнусным сплетням, дядя леди Флоры, проживавший в Брюсселе, передал в газету «Экзэминер» письмо своей племянницы, в котором та описала всю эту историю и в котором обвиняла баронессу Лецен в ненависти к герцогине Кентской. Пресса принялась раздувать скандал. Ссора между королевой и ее матерью стала достоянием гласности.
Отныне стали говорить о «двух» дворах, и газеты пестрели вопросами: кто же пустил эти сплетни? Две фрейлины Виктории из вигов? Но почему она не спешит избавиться от них? А доктор Кларк по-прежнему остается личным врачом королевы? Но почему она, подобно герцогине, не отказывается от услуг этого столь некомпетентного в своем деле человека? Баронессу-немку обвиняли в том, что она настраивает королеву против герцогини. В Брюсселе разговоры на эту тему были непременным блюдом в меню любого обеда. Сам король Леопольд ополчился против «Лецен, которая, — как он писал своей супруге, — установила ту же систему устранения неугодных, какую в свое время насаждал милейший сэр Джон Конрой». А Штокмар пустил в Вене слух, что из-за этой истории Виктория, похоже, тронулась умом, как когда-то ее дед.
В Лондоне мать Флоры Гастингс
В 1835 году британский парламент отменил рабство чернокожих на всей территории своей империи, чего не сделали ни Франция, ни другие колониальные державы. Владельцы плантаций сахарного тростника на Ямайке отказывались исполнять этот закон, поскольку из-за него их продукция теряла конкурентоспособность на мировом рынке. Чтобы заставить их подчиниться, правительство Мельбурна вслед за министром иностранных дел Пальмерстоном предлагало применить жесткие меры: ввести прямое управление Ямайкой из Лондона. Закон был принят с перевесом всего в пять голосов, и лорд Мельбурн по праву считал его слишком незначительным, чтобы и дальше спокойно проводить в жизнь свою политику.
Его письмо с просьбой об отставке, отправленное в Букингемский дворец 7 мая, вызвало потоки слез королевы, которую бросало в дрожь при мысли, что ей придется остаться в изоляции, бедной сироткой, неспособной справиться без своего Пигмалиона с навалившимися на нее проблемами, а главное — противостоять нападкам герцогини, Конроя, Гастингсов и тори. «Страх, горе и отчаяние, в которые все это повергло меня, гораздо легче представить, чем описать! Все-все мое счастье улетучилось! Счастливая, спокойная жизнь нарушена, мой добрый, мой любимый лорд Мельбурн уходит с поста премьер-министра», — записала она в своем дневнике.
После встречи с ним в тот же день она сделала еще одну запись: «Я думала, сердце мое разорвется; он стоял у окна, я схватила его руку, дорогую, любимую руку, заплакала и сжала ее двумя руками, я смотрела на него и твердила сквозь слезы: “Вы не покинете меня”. Я задержала его руку в своих, будучи не в состоянии отпустить ее, а он смотрел на меня с такой добротой и любовью и с трудом мог говорить, потому что ему мешали слезы. “Нет, конечно же нет,” — произнес он дрогнувшим голосом».
Чуть позже лорд Мельбурн вновь вернулся в королевский дворец, чтобы научить ее, как вести себя в создавшейся ситуации. Писаных правил на этот счет не существовало, но была традиция, которую необходимо было соблюсти. Он посоветовал ей предложить пост премьер-министра символичной фигуре партии тори — Веллингтону. Но тот ответил отказом. Он был стар и глух и, имея большое влияние в палате лордов, не пользовался авторитетом в палате общин. Он порекомендовал ей остановить выбор на лидере партии тори сэре Роберте Пиле.
Но Виктория уже решила про себя, что она за вигов и что никакой Пиль ей не нужен. Всхлипывая, она жаловалась Мельбурну на то, как ей тяжело, когда ей навязывают человека, которого она терпеть не может. «Да, это очень тяжело, но этого не избежать», — ответил лорд Мельбурн.
Ее первая встреча с Пилем была поистине ледяной. Лидер консерваторов не обладал никакими достоинствами, которые могли бы помочь ему затмить блистательного Мельбурна. У него была атлетическая фигура, но ей не хватало изящества, так же как лицу не хватало выразительности. Глава партии тори был выходцем из того нового класса промышленной буржуазии, который нажил свои капиталы производством текстиля и его торговлей и пробился к власти благодаря реформе избирательной системы. Он был чужаком при дворе. Не знал, как вести себя в присутствии королевы, переминался с ноги на ногу и говорил с ней излишне политизированным языком. Ей не понравились «его манеры, о, как же они отличались, самым радикальным образом отличались от свободного, открытого, естественного, любезного и доброжелательного поведения лорда М!».