Королева Виктория
Шрифт:
Многие придворные обратили внимание на тот отрадный факт, что после возвращения из Франции Мунши стал вести себя более сдержанно, хотя по-прежнему занял свою должность секретаря и поселился в отведенном для него коттедже. Да и благосклонность королевы к нему осталась прежней. Однажды она призналась доктору Риду, что боится появляться с ним на публике, чтобы не провоцировать новые приступы ненависти и зависти, однако при этом решительно отвергала любые предложения отослать его обратно в Индию. Лорд Солсбери довольно остроумно заметил по этому поводу, что королева вдоволь насладилась теми скандалами, которые были спровоцированы его присутствием при дворе, поскольку «они были единственной формой эмоционального возбуждения, которые были ей доступны» [74] .
74
После смерти королевы Виктории все ее индийские слуги были отправлены в Индию с хорошей пенсией, а все письма Мунши были сожжены в его присутствии во дворе коттеджа Фрогмор,
59. БРИЛЛИАНТОВЫЙ ЮБИЛЕЙ
«Я уверена, что никто и никогда не встречал таких оваций, которые были адресованы мне».
«Сегодня у меня самый торжественный день, — записала королева в дневнике 25 сентября 1896 г., — поскольку теперь я стала править на день больше, чем любой другой монарх Англии».
Эта осень была для нее счастливым временем. Генерал Китченер добился значительных успехов в Судане, а лорд Солсбери, который сформировал год назад свой третий кабинет министров, сейчас достиг весьма эффективной политической устойчивости. «Каждый день, — писала королева премьер-министру, — я молюсь за правительство, которое находится в ваших крепких и умелых руках». А в самом конце сентября погостить в Балморал приехала принцесса Александра, прекрасная дочь принцессы Алисы, которая провела в гостях у бабушки несколько дней вместе со своим мужем русским царем Николаем II.
Королева Виктория сначала была против брака своей внучки с царевичем Николаем, так как долго лелеяла мечту о том, что она выйдет замуж за ее внука принца Альберта Виктора, которого она не совсем обоснованно считала человеком не только «добрым» и «привлекательным», но и «в высшей степени надежным и постоянным». При этом королева даже не скрывала, что главной причиной несогласия на брак с царевичем Николаем является «ее беспокойство относительно самой страны проживания, политики ее правительства и тех различий в образе жизни, которые могут значительно осложнить ее жизнь при царском дворе». Этот милый и благовоспитанный ребенок мог оказаться, по мнению королевы, совершенно незащищенным в далекой чужой стране. А после смерти в ноябре 1894 г. его отца, царя Александра III, опасения королевы еще больше усилились. Она считала, что эту «нежную и чрезвычайно чувствительную девочку» ни в коем случае нельзя отдавать замуж за наследника «столь неустойчивого и ненадежного трона, постоянно подвергая реальной опасности ее жизнь». Она рассудила, что в ее преклонные годы это доставило бы ей «дополнительные переживания».
А когда королева узнала Ники поближе, она поняла, почему внучка Александра остановила свой выбор именно на нем. Она еще никогда в жизни не встречала «такого доброго, простого, скромного молодого человека, который, помимо всего прочего, отличался приятной наружностью, необыкновенной чувствительностью и совершенно несвойственными людям его круга либеральными взглядами». Кроме того, она надеялась в душе, что его брак с внучкой английской королевы может укрепить пошатнувшиеся русско-английские отношения. Что же до самого Ники, то во время пребывания в Виндзоре в 1894 г. он чувствовал себя как дома. «Мне очень любопытно, — писал он своему брату Георгию, — как легко и быстро я превратился в члена английской семьи. Я стал для королевы таким же экзотическим гостем, как и ее индийские слуги и шотландские придворные. Я же, в свою очередь, очень привязался к ней, до такой степени, что она сама не отпускает меня ни на шаг от себя... Она излучает такое невероятное очарование».
Примерно так же она отнеслась к царю, когда он приехал из России погостить у нее в Балморале в 1896 г. Однако русскому царю не очень понравилась жизнь в Шотландии. Он жаловался на то, что целыми днями приходилось ходить на охоту, а в доме было холоднее, чем в Сибири. Кроме того, у него «ужасно разболелись зубы и распухла щека от воспаления одного коренного зуба». В самый холодный и дождливый день ему вместе с царицей пришлось пойти в церковь. где, по замечанию леди Литтон, «было весьма любопытно наблюдать за тем, как две скамьи были полны придворными, а император и императрица стояли возле королевы в шотландской кирхе в Крети, где все так просто и обыденно». Как будто от радости, что этот визит наконец-то завершился, царь великодушно дал мажордому тысячу фунтов и попросил, что бы тот распределил деньги среди прислуги в знак признания хорошей службы. А сэру Джеймсу Риду, который лечил его зубы, он собственноручно подарил «золотой портсигар, украшенный бриллиантами».
Николай II пробыл еще несколько дней в Балморале, когда туда стали приходить телеграммы, отправители которых поздравляли королеву с тем, что она правит страной даже дольше, чем Георг III. «Люди хотели отметить это событие многочисленными демонстрациями, — записала королева а дневнике, — но я попросила их не делать этого до тех пор, пока в следующем июне не завершится шестидесятилетний срок моего правления».
Подготовка к празднованию бриллиантового юбилея в июне следующего года уже началась. Джозеф Чемберлен предложил пригласить на это торжество не столько европейских монархов, как всех премьер-министров Британской империи. Королева с радостью приняла это предложение, поскольку не горела желанием видеть в Букингемском или Виндзорском дворце нежелательных гостей вместе с их свитами. Однако больше всего ей понравилось то, что при таких условиях она получит весьма благовидный предлог избежать нежелательной встречи с кайзером Германии, но при этом пригласить своего двоюродного брата короля Бельгии и его младшую дочь принцессу Клементину.
Было также предложено, что ввиду преклонного возраста королевы программа торжественных мероприятий будет более щадящей, чем десять лет назад. Церковная служба должна была состояться 20 июня в одиннадцать часов дня в церкви Святого Георгия, одновременно планировалось провести молебны во всех других церквах по всей стране. А в королевской церкви служба должна была завершиться пением «Te Deum» принца Альберта и юбилейного гимна, положенного на музыку сэром Артуром Салливаном [75] . Слова для этого гимна предложил известный в стране поэт Альфред Остин, однако, Салливан отверг их как не соответствующие характеру торжества и по просьбе принца Уэльского поручил написание нового текста Уолшему Хау, епископу Уэйкенфилдскому.
75
Королева была в восторге от музыки Артура Салливана и даже попросила представить ей полное собрание его музыкальных произведений, чего никогда не делала в отношении других композиторов, даже самого Мендельсона. Именно ему она отослала для корректировки музыкальные композиции принца Альберта, что само по себе было признанием ее величайшего доверия к Салливану и признания его музыкального таланта. Услышав его ораторию «Свет мира», она безапелляционно заявила, что это лучшее произведение, «самой судьбой предназначенное для поднятия британской музыкальной культуры». И хотя она считала довольно глупым содержание его «Микадо», остальные произведения не вызывали у нее никаких сомнений, а его знаменитых «Гондольеров» она приказала поставить в Виндзорском дворце. С тех пор королева очень гордилась тем, что фактически уговорила Салливана попробовать свои силы в создании большой оперы. «У вас это непременно получится», — заверила она его. А Салливан, в свою очередь, посвятил ей оперу «Айвенго». После премьеры этой оперы королева не без гордости заявила композитору, что «такой успех вдохновляет прежде всего потому, что опера была написана отчасти по ее настоянию», а само это произведение, безусловно, является «его лучшей работой». (Hesketh Pearson, «Gilbert and Sullivan», 161, 171, 183).
Утро 22 июня выдалось пасмурным и прохладным, но в пятнадцать минут двенадцатого, когда выстрел из пушки в Гайд-парке известил о выезде королевы из Букингемского дворца в кафедральный собор Святого Павла, неожиданно засияло солнце. Это же произошло и во время золотого юбилея правления королевы, что дало основание считать подобную погоду «королевской». Одетая в черное шелковое платье, украшенное менее траурными вставками серого цвета, королева с огромным букетом белых цветов отправилась в кафедральный собор в открытом экипаже вместе с принцессой Уэльской и принцессой Еленой, которая с некоторых пор заняла место ее старшей дочери, поскольку высокое положение Вики в качестве супруги германского императора не позволяло ей сидеть спиной к лошадям.
Радостные возгласы приветствующих королеву людей вызвали у нее слезы умиления. «Как они добры ко мне», — неоднократно повторяла она, а принцесса Уэльская часто наклонялась к ней и с чувством симпатии и восхищения поглаживала ее руку. «Я уверена, что никто и никогда не встречал таких оваций, которые были адресованы мне, когда я проезжала по этим улицам, — записала королева в своем дневнике. — Толпы людей были просто невероятными, а их энтузиазм настолько искренен и неподражаем, что это затрагивало самые приятные чувства в душе. От многочисленных громких поздравлений можно было оглохнуть, а лица людей светились от искренней радости».
«Мы сидели под правым крылом Национальной галереи и могли обозревать всю нижнюю часть улицы Пэлл-Мэлл и начало улицы Чаринг-Кросс, - вспоминала об этой процессии леди Монксвелл. — Было восхитительно видеть внизу целое море людей. На первые семь карет мы просто не обратили никакого внимания, — продолжала она. — Но потом проследовали кареты, в которых ехали маленькие Баттенберги, Конноты и Олбани, что заставило нас проснуться и посмотреть на происходящее. Хотя детишки выглядели усталыми, благодарно отвешивали поклоны во все стороны и старались не уронить достоинства... В газетах писали, что маленький герцог Олбани упал в обморок, не доехав до дома, и я верю этим сообщениям... Затем мы увидели нашу старенькую королеву, и тут поднялся такой шквал приветствий, что у меня невольно навернулись слезы на глаза. Она сидела в карете необыкновенно прямо и важно и не испытывала абсолютно никакого смущения, а только кланялась по сторонам и мило улыбалась толпе. Она была одета в серое и черное и держала в руке очень высокий черный зонт с белыми полосками, любезно предоставленный ей мистером Чарльзом Виллерсом (дядей леди Литтон, депутатом от Вуавергептона с 1835 г.). Но при этом она держала его достаточно высоко над головой, чтобы все могли видеть ее лицо. Вспоминая об этом сейчас, я не могу не отметить, что она вела себя довольно энергично, а ее поклоны произвели на меня необыкновенное впечатление (я сама удостоилась такого поклона в гостиной и до сих пор помню ее пронзительные голубые глаза). Остается только поражаться тому, что она сделала за последнюю неделю и что ей еще предстоит сделать в будущем. Даже не верится, что ей уже 79 лет.