Королевская аллея
Шрифт:
— Благодарю вас за присланную в Азию весточку.
— Вы еще прежде с такой наблюдательностью описали для меня ваш переход через Красное море. Дремотное скольжение парохода сквозь раскаленное марево, верблюдов на египетском берегу.
— Днем нельзя было оставаться на палубе. Человек просто плавился. Чтобы я мог прогуляться по суше, первый офицер «Хайдельберга» одолжил мне тропический шлем.
— Так-так, новый Лоуренс Аравийский…
— Да какое уж там… Я плакал каждую ночь от тоски по дому, но все-таки хотел плыть дальше.
— А я тогда впервые переселился на чужбину, в Швейцарию. Что тоже, поверьте, не было радостным путешествием.
— Ваша открытка глубоко меня тронула. Вы писали, что все невзгоды вскоре закончатся.
Томас Манн тяжело вздохнул:
— Они
— Почта из Европы, мало того — от вас. Я эту открытку повсюду показывал, всем голландцам. Вы уж простите.
Томас Манн только махнул рукой.
— Я сам в какой-то момент хотел уехать на Новую Зеландию. Представь! Боже, думал я: один, окруженный лишь овцами, я наконец почувствую себя свободным… Но… Где там жить и как — с немецким языком среди колонистов из лондонских пригородов? Немыслимо, я просто позволил себе поиграть с сумасбродной идеей. Персоны, писатели, которые стоят на скале, на ветру, и высматривают в море китов, — они не такие, как я. Я все-таки должен поддерживать в порядке наш дом. Он большой, почтенный, но всякие уроды и демоны все еще хотят его разорить. Так что мне пришлось остаться и по-прежнему нести эту непростую вахту.
Клаус Хойзер кивнул, не без робости.
— Вы с этим мастерски справились. А теперь еще и фильм по вашей книге показывают.
— Он меня изрядно позабавил. Принц Клаус-Генрих, по моему разумению, кажется излишне простодушным. Зато актриса Лойверик, в роли Иммы Шпельман, прекрасно галопирует на коне. Может, когда-нибудь, с Крулем, получится лучше. И потом, Эрос, который хочет управлять любовью — нравится это кому-то или нет, — должен быть поводом для всего, что происходит, а уж для происходящего на экране — тем более. Там, где мучаются друг с другом не восприимчивые к Эросу люди, смерть уже чувствует себя как дома.
Они достигли края террасы. За их спиной гости теперь более непринужденно наслаждались напитками, а впереди, до самого фонтана, простирался темный сад.
— Потом контакт оборвался. — Клаус Хойзер не был уверен, стоит ли ему спускаться с верхней ступени лестницы, ведущей в парк.
Томас Манн вдохнул ночной воздух.
— Так прямо взял и оборвался?
Фрачное ли плечо случайно и едва ощутимо прикоснулось к ткани смокинга, или рукав Клауса — к писательскому фраку, уже не разберешь.
— Я вам должен…
Томас Манн вопросительно взглянул на него.
— Хочу быть вполне откровенным: меня попросили передать вам книгу вашего сына, чтобы вы оценили ее.
«Ах», вырвавшееся у писателя, не поддавалось истолкованию.
— Только не пересказывайте ему мои слова. Он даже отчеркнул некоторые места, чтобы я зачитал их вам как особо удачные. И я в самом деле нахожу, что его книга очень хорошая. Неужели вы не хотите благословить его… я имею в виду, хоть немного поощрить?
Томас Манн казался умеренно озадаченным.
— Голо ведь и не собирается стать писателем, а только — историком-рассказчиком.
— Это несколько успокаивает.
Хойзер вложил брошюру «О духе Америки» в руки Отцу.
— И еще я бы хотел кое-что… — пробормотал он, очень стесняясь.
— Ну давай. Ты имеешь право.
Клаус был тронут этой вновь проснувшейся доверительностью.
— Дело в том, что мы подверглись нападению со стороны некоего профессора.
— Милая история, — откликнулся Томас Манн. — Это что же, новый тип ученого?
— Он ваш крестный… то есть, я хотел сказать, крестный вашей дочери Элизабет.
— Бертрам?
— Он здесь. Он когда-то был, как он говорит, вашим другом и даже советчиком. — Писатель не проявил никакой реакции. — В 1933-м он сжигал книги и писал стихи о грядущей победе арийской расы.
— Жуткую трескотню. Чего еще можно ждать от шовиниста с академическим образованием?
— Теперь он раскаивается, думаю я, и мечтает о примирении.
— Когда-то он был разумным человеком.
— Вы сразу узнаете его по берету или по сломанным очкам.
— Куда девалась красота?
— Хотите, рядом с вами сядет Анвар? Он замечательно пахнет.
Томас Манн удивленно поднял брови, затем улыбнулся.
— Пардон.
— Для
И предложил сигарету из своего портсигара, а Клаус Хойзер дал ему прикурить.
Вступительное слово обер-бургомистра Гоккелна оказалось приятно кратким. Кельнеры уже спешили от кухни к столу и обратно. В то время как многие гости, присутствовавшие на фуршете, уже разошлись по домам (а другие расселись за столиками на террасе «Этюдника» и болтали теперь более непринужденно), почетным гостям, оставшимся в зале, подавали фазанье консоме в чашках из отеля «Брайденбахер хоф». Свет отбрасывал матовые блики на посуду и новый паркет. На подмостках, судя по всему, вскоре должно было начаться какое-то музыкальное действо.
Посредством более или менее удачного распределения посадочных карт Эрике Манн удалось добиться того, чтобы представители высшей администрации не сидели в непосредственной близости от писателя и не мучили 79-летнего человека (тем более, что он и в молодости не любил сухих сообщений) разговорами о городском автобане или об оспариваемом в последнее время «целибатном параграфе», согласно которому замужние женщины не могут работать учительницами. Советница Цоллич, усаживаясь на отведенное ей место между руководителем Театрального музея и директором Кунстхалле, заметила, как дочь писателя вложила в руку своему отцу какое-то лекарство — таблетку. Наверное, что-то для желудка или для успокоения нервов. Себе же Дочь заказала второй аперитив. Супруги Хойзеры из Мербуша (в известный период пострадавшие от гонений на абстрактную живопись, а теперь, очевидно, решившиеся вернуться к светской жизни) последовали ее примеру. Ида Цоллич, глядя на них, тоже заказала себе еще рюмку «Пикона» {482} . Она удивлялась тому, как заразителен смех певицы Мёдль, которая по поводу своей копченой рыбы сказала: «Форель это очень симпатичное существо, особенно с тех пор как Шуберт положил ее на музыку {483} . На моей тарелке она прыгает, можно сказать, vivace [97] ».
97
Быстро, живо — муз. темп (итал.).
Рыба, если верить меню, в программе не предусматривалась.
«Интересно, станет ли кто-то из здесь присутствующих персонажем новой книги?» — спрашивает себя Ида Цоллич.
Пахнет свежей краской.
Знаменитая, отчасти горячо приветствуемая здесь супружеская чета фактически председательствует, хотя сидит не во главе, а где-то в середине стола. Госпожа Томас Манн, в платье с черным кружевным воротником, попеременно болтает то со своим супругом (и вправду олицетворяющим добрую часть Германии), то с супругой обер-бургомистра. Писатель слушает историка-краеведа Гённервайна, который обнаружил в здешних руинах кое-какие свидетельства существования в этой части долины Рейна древнеримского поселения. Возможно, нобелевский лауреат предпочел бы сидеть рядом со звездой Немецкой оперы на Рейне{484}. Однако в результате путаницы с посадочными картами прославленная певица меццо-сопрано оказалась рядом с викарным епископом, который разбирается в проблемах, связанных с постановкой тюремных эпизодов «Фиделио» и с дирижированием вагнеровскими операми, гораздо хуже (а по сути — вообще никак), нежели нобелевский лауреат. Все-таки Марта Мёдль и человек, который когда-то был собеседником Густава Малера{485}, сумели — несмотря на разделяющие их подсвечники — прийти к единому мнению, что после погружения в «Песни об умерших детях»{486} требуется как минимум неделя, чтобы прийти в себя.