Королевская аллея

Томас и Катя Манн на церемонии предоставления почетного гражданства города Любека.

20 марта 1955 года.

Клаус Хойзер в 1937 году на Суматре.

Фотография из частного архива, печатается с любезного разрешения владельца.

В «Брайденбахер хоф» большой переполох.

Гранд-отель переживает чрезвычайную ситуацию.

Скверные времена.

Но сквозь них необходимо прорваться.

К обычным вызовам судьбы в это утро добавился еще один: пожарная команда перекрыла заднюю подъездную дорогу и, значит, входы для поставщиков. Проходившая по улице женщина — точнее, ее собака — в результате наткнулась на слепца.

Вообще дирекции и персоналу следовало бы радоваться, что их не заставили освободить весь комплекс зданий. Прошлые эвакуации такого рода оставили после себя плохие воспоминания. Два года назад, после перемещения (более или менее контролируемого) всех обитателей отеля в безопасное место — тогда значительный риск был связан, прежде всего, с газовыми трубами в подвале, — пропала, не говоря уже о многих столовых приборах, большая ваза дельфтского фарфора: украшение вестибюля. А в прошлом году канадская гостья — то ли скрипачка, то ли оперная певица, которая должна была выступать перед солдатами Рейнской армии {2} , — услышав требование «We would like you to leave the house in all calmness but immediately. There might be an explosion» [1] , устремилась вниз по лестнице в таком поистине паническом страхе, хоть и не забыв прихватить багаж, что очень неудачно упала. Потом канадка уже не вернулась в отель: она отбыла на родину непосредственно из хирургического отделения клиники Доминика.

Разумеется, жрицу искусства из безмятежной Оттавы не стоит упрекать в том, что она смертельно испугалась возможного взрыва воздушной мины. Дирекция отеля выполнила все указания и отделалась сравнительно легко: военные осуществили короткий осмотр места происшествия. Требования — отнюдь не малозначимые — о возмещении убытков, связанных с несостоявшимся турне к солдатам и грозящим канадке завершением сценической карьеры, пришлось удовлетворять недавно образованной земле Северный Рейн — Вестфалия{3}, которая сама еще страдает от голода, но уже вступила в фазу экономического возрождения. Компенсация ущерба, причиненного войной (включая ее поздние последствия), входит в ведение немецкой администрации — по крайней мере, на немецкой земле. А эта администрация функционировала, хотя бы отчасти, даже в наихудшие времена. Так, в период окончательного краха Третьего рейха информацию о сумме ежегодного налога стали отправлять и на фронт — мужчинам, которых призвали в Фольксштурм{4}, — а потом те же бумажки, но с пометкой «Пал в бою», пересылались обратно, в сгоревшие или покинутые чиновниками канцелярии Ахена или Штеттина{5}… Триумф воли{6}, или Призрачней не бывает…

С той поры не прошло еще и десяти лет.

В безопасном

отдалении от отеля кружит синяя мигалка «Пожарной службы и техпомощи». На огороженном пустыре с руинами царит напряженная сосредоточенность. По знаку руки, высунувшейся из кустарника, мастер-взрывник начинает осторожно убирать обломки кирпичей, освобождая засыпанный вход в подвал.

Чудо, что в этой речной метрополии вообще уцелели хоть какие-то черепичные крыши, вертикально стоящие стены, осколки стекол в оконных рамах. Двести пятьдесят воздушных налетов — поначалу происходивших ночами, позже и при солнечном свете, — перепахали город. Около шести тысяч человек — местных и пригнанных на здешние фабрики с Востока — были искалечены взрывами на улицах, погребены под обломками, задохнулись или погибли от перегрева в раскаленных бомбоубежищах. Сбитые бомбардировщики «Ланкастер»{7} падали в Рейн. И даже когда они опускались под воду, в пилотских кабинах врагов — победителей, освободителей — можно было разглядеть языки пламени и отчаянно жестикулирующих людей.

Никаким словам не под силу охватить эти события и успокоить тех, кто помнит о них.

Масштабы и глубина полученных тогда травм, наверное, еще долго не будут осмыслены. Сколько же лет должно пройти? Разрушения, позор с тех пор стали наследием немецкой нации. Когда же появится новое, лучшее смешение ее субстанциальных элементов? Когда человек, оставаясь немцем, опять станет тем, чем был когда-то: просто гражданином мира, или квалифицированным работником, или прирожденным бездельником, или полицейским автоинспекции, или влюбленным — без жуткого царства теней за спиной?

Благодарение Богу, что все еще существует будничная повседневность. Даже если порой она требует от тебя предельного нервного напряжения.

Оскар Зимер только теперь с ужасом увидел, какому опустошению подвергся главный вестибюль, выходящий на площадь. Он, старший администратор отеля «Брайденбахер хоф», внезапно почувствовал зуд в правой щеке и схватился за нее рукой. Как всегда, когда нарушается желательный распорядок дня, заявил о себе осколок гранаты: он слегка нагрелся и пришел в движение. Этот темный образчик советских боеприпасов, который вонзился в лицо Зимера где-то в Бранденбурге, в немногих километрах к югу от Берлина, странствует незаметно. Как подкожный штрих, часто распознаваемый только с помощью лупы: однажды он показался над уголком рта, потом снова передвинулся к уху… Армия Венка{8}, состоявшая из последних призывников вермахта, в свое время, слава богу, не устремилась в гибнущий Берлин — какими силами она бы там сражалась? — а свернула на запад, к Эльбе, и капитулировала перед американцами. Не случись этого, Зимера — которого, несмотря на наличие «пяточной шпоры»{9}, в последнюю военную зиму призвали-таки в армию — никогда не занесло бы в Дюссельдорф. Поскольку темно-серый кусочек стали, этот реликт памяти, по большей части никак не ощущается, делать операцию едва ли имеет смысл. Но сегодня осколок опять задел нерв…

Старший администратор, а в прошлом владелец кафе «Кронпринц» в Тильзите{10}, со своего места за стойкой рецепции наблюдает за новыми агрессорами, которые совершенно не вписываются ни в пространство, ни в утонченную атмосферу вестибюля международного отеля. Из-за того, что задние входы в здание были перекрыты пожарной службой, все полчище поставщиков катится теперь мимо кресел для гостей и журнальных столиков. Хорошо хоть, что служащие отеля, в последний момент, успели свернуть ковры и отодвинуть их в сторону. Более или менее незаметно — и, можно сказать, даже мило — выглядели в это тревожное утро только цветочницы, которые через главный вход отеля пробрались на этажи, чтобы там собственноручно вручить горничным снопы свежих гладиолусов. Спешащие посланницы цветочных бутиков оставили на полу и ступеньках совсем немного цветов и листьев.

Но теперь настройщик роялей, которого угораздило посетить отель именно в день неприятного происшествия со слепым прохожим, вдруг перестал прислушиваться к струнам и, забывшись, прошелся большим пальцем сразу по всем клавишам — так что какой-то гость, неколебимо сидящий в кресле, бросил в сторону инструмента исполненный ожидания взгляд…

Сперва парни с оптового рынка тащили ящики, наполненные салатом, морковью и зеленью, — мимо свернутых ковров к кухонному тракту. Мешок картофеля оставил за собой песчаное облачко. Вслед за зеленщиками явились в обычное время ученики мясника — с хорошо закрытой цинковой ванной, из которой, однако, пролилось немного крови от кусков телятины, первоклассной говядины и дичи. По крайней мере, уборщицы отеля стояли наготове с ведрами и тряпками, так что красные следы сразу же были затерты. Однако запах крови сохранялся еще некоторое время — против него даже швабры бессильны. Господин Элкерс, однорукий утренний портье, принял вахту у главного входа и теперь, прохаживаясь перед широко разверстым проемом, отряхивает с груди воображаемые пылинки. Служащие химчистки «Блауфэрбер» — тоже в неверном направлении, не со двора, а от угла улицы — катят две гардеробные вешалки, с платьями и пиджаками постояльцев, к пункту распределения заказов, находящемуся в хозяйственном тракте. За ними тянется облако цементной пыли со строительной площадки напротив. Сама почищенная одежда, в том числе одно черное вечернее платье с блестками, надо надеяться, надежно защищена современными тонкими чехлами из искусственной ткани.