Королевская кровь. Огненный путь. Расколотый мир
Шрифт:
Несколько недель бился Красный у горы: жег ее пламенем, бил молниями, льдом сковывал – но что человек против миллионов тонн камня? Приказал он собрать магов, но и те ничего не смогли сделать.
Вернулся он во дворец поседевшим, глаза от сыновей прячущим. Отдал сыну корону и державу, взял нож и направил его в сердце – да только с криком кинулась на него жена, выбила оружие, запричитала, обхватила дурную гордую голову мужа, заплакала: не оставляй меня, не надо, молю, за тобой пойду, так и знай!
И остался Седрик для нее жить. Живым себя истязать. Явился к нему через
– Нет тебе прощения, – проревел первопредок на прощание, когда снял Седрика со стены, измученного, истерзанного. – Дал я тебе пойти в эту войну, чтобы Белому и Синей, против меня пошедшим, отомстить. Имеет война всегда две стороны, победу и поражение, и тяжело поражение, но и его нужно принимать честно. Опозорил ты меня. Но пережил наказание с достоинством – проси чего хочешь, сын.
– Ничего не хочу, – просипел король, – только разрушь гору, выпусти драконов.
– Да разве я б разговаривал с тобой, если бы это можно было! – зарычал Красный и снова наотмашь сына ударил, так что упал тот, кровью заливаясь. – Если я эту гору разрушу, в воздаяние придется мне за вмешательство много жизней на Туре проживать – не один там дракон, несколько тысяч! Я тебя на десять лет без присмотра оставил – ты вот что натворил, а как мне на сотни поколений уйти? Опозорил меня, род свой опозорил! Послушал наветы черной твари, слаб оказался мой сын, позволил в мозг свой потомку Черного влезть! Хорошо хоть брат земной не дал убить их на месте, дал нам всем надежду! Хоть не люблю я драконов, а только без них на Туре совсем жизни не будет.
– Скажи тогда, что делать, – упрямо попросил Седрик.
– Ничего не делать, – произнес странным голосом бог, и глаза его огненные словно смотрели сквозь время, а в словах слышалось… смирение? – Неведомо нам будущее, однако иногда дается возможность увидеть связь времен. Вижу я сейчас, что уже пошло воздаяние. Падет гора через много лет, а за деяние твое по проклятию драконьему будет род твой платить, пока не расплатится. И не снять его, пока цела гора, и не сгладить. Слушай же меня; за тебя и мне отвечать придется. Придется мне, Красному, просить своих братьев и сестру об услуге; не бывало такого, да, видимо, всему время приходит. Прикажут они – уберут люди все упоминания о войне, уберут записи, чтобы не было нам позора до конца веков, скроется память об этом через несколько поколений. И ты убери, чтобы не росли мои дети под гнетом позора; придет нужное время – все раскроется. Но нам за это платить, мне за это братьям моим и сестре обещания давать. Эх, сын, сын…
Замолк вдруг Огненный бог, на искорку, все эти три дня в усыпальнице парящую и тысячу раз умиравшую от жестокости предка своего, прародителя, вдруг посмотрел прямо, руку протянул. Погладил пальцем – словно сил придал – и шепнул ласково:
– Лети. И сделай правильный выбор.
Успела увидеть она, как предок ее, Седрик, записи свои о войне из сундука достает. Что-то сжигает, что-то оставляет. Тяжела его дума: имеет ли он право от потомков скрыть свои поступки, скрыть, за что на них проклятие наложено?
Последний раз ослушался он своего бога. Сложил записи тонкой стопкой и сунул их в тайник в доске своей шахматной, любимой. Хоть сто лет бейся, а не поймешь, что там скрыто. И велел Седрик везде оставить шахматные знаки, чтобы догадались потомки: шахматы в Рудлог из Песков пришли, шахматы с ним, Седриком, связаны; авось не глупее его будут будущие поколения, догадаются. И оставил он памятник на площади перед дворцом, ему, Змееборцу, поставленный слишком ретивыми подданными, – как напоминание себе и еще один знак потомкам.
Все это промелькнуло за мгновение – и оказалась Ангелина в горе. И там, отупевшая от шока и горя, прожила с драконами их заключение и смерти. Слышала она плач детей и металась, пытаясь спасти их, – немая, бессильная. И проклятия на свой род и род Черного слышала, страшные, через века способные дотянуться. Чувствовала волны силы, приходящие к драконам, когда умирал кто-то из Владык, целовала крылья застывшего Нории, видела Чета, глядящего безумными глазами сквозь камень, ощущала тишину и тонкие песни Богини-Воды, умолявшей детей своих дотерпеть, дождаться спасения.
Много она видела. Слишком много. Вряд ли это смог бы вынести кто-то другой. Только Ангелина Рудлог.
И понеслись вспышками смерти ее предков, подтверждая догадки о проклятии. Рудлоги спивались, сходили с ума, погибали в результате несчастных случаев и в битвах, сгорали от своего огня, пытаясь потушить его алкоголем, охотой, войнами, любовниками, – и чем дальше, тем меньше они жили, тем меньше родовых знаний передавали детям. Пролетела перед глазами смерть деда Константина, опять пришлось пережить гибель матери – и Ани, вымотанную, выпитую увиденным до дна, снова выбросило в родовой зал, прямо в туманную реку времени.
Глава 3
Принцесса выпала спиной вниз из Зеркала и затихла, сглатывая и пытаясь перевернуться. Раскинутые руки не слушались, и ее очень медленно несло к краю спирального зала, туда, где извергалась в черное ничто дымчатая река.
Туман поднялся вокруг Ангелины стеной, повторяя очертания фигуры, – и над ней появилось золотистое лицо ее близнеца из Колодца.
– Ты спросила, было ли на вашей семье проклятье, – прошелестел голос. Он был одновременно бесплотным и трубным, как рев, вибрирующим на низких нотах и пробирающим все тело. – Ты получила ответ.
– Я также спросила, как мне его снять, – прошептала Ани. Губы не хотели двигаться, и звуки, которые она издавала, были похожи на хрип.
– На этот вопрос нет ответа, – равнодушно произнес золотистый двойник и спустился еще ниже: жутковатые и пустые глаза оказались прямо перед ее глазами, завораживая и пугая, мерзлые губы касались губ принцессы – как будто холодным электричеством пробивало.
Ани скрипнула зубами и оскалилась от злости. Сжала кулаки и с усилием подтянула их к себе, пытаясь схватить существо-из-Колодца. Но пальцы смыкались на пустоте.