Королевская кровь. Сорванный венец
Шрифт:
– А давай попробуем во что-нибудь неодушевленное, в яблоню например, – говорила возбужденная Али, записывая ощущения во время оборота в тетрадь.
– Нет уж, в дерево превращайся сама, – пошла в отказную Поля.
– Хорошо, – смиренно согласилась великая исследовательница. – Но если обратно не получится, проследи, чтобы меня подкармливали и не жрали с меня яблоки. Это уже будет каннибализм.
Все получилось. Так они развлекались до вечера, стараясь не думать о новостях, которые должен привезти барон.
Марина чистила стойло со стариком-конюхом и помогала ему обихаживать лошадей, иногда прислушиваясь
Ангелина весь день занимала Каролинку и ухаживала за отцом, и времени на мрачные мысли было немного. Но спазмы нет-нет да сжимали грудь, перехватывая дыхание. И в отличие от сестер, она знала, что надежды нет. Знала со всей очевидностью, потому что ночью ей приснилась мама в церемониальной погребальной одежде. Она гладила ее по голове и шептала: «Прячьтесь так долго, как возможно, родные».
До вечера все извелись и были совершенно опустошены и известие о возвращении барона восприняли с облегчением. Все лучше неизвестности и ожидания.
Капитан, прямо в военной форме, ждал их в кабинете. Спустились все, даже слабый Святослав, которому дочери помогли преодолеть лестницу. Зайдя в помещение, Василина кинула быстрый взгляд на Байдека. Тот выглядел измотанным, и неудивительно – преодолеть более двухсот километров утром туда и вечером обратно.
Перед Марианом лежала толстая пачка газет.
– Мне очень жаль, – произнес он, и они всё поняли. Василина обняла судорожно всхлипнувшую Маринку, стоявшую рядом с ней. – Ее величество убита. Погромщики подожгли дворец и хозяйственные пристройки, часть замка выгорела. Также сгорели конюшни. Вместе с лошадьми.
Марина обмякла и без чувств повалилась на Василину. Остальные не плакали, сидели и смотрели на этого человека как на гонца, принесшего плохие вести, будто в надежде, что он сейчас скажет, что пошутил или что информация непроверенная.
– Мама? – тоненьким голосом произнесла Каролина и завыла, цепляясь за отца, пытаясь залезть на него как мартышка. И как по сигналу всхлипнула и заплакала крупными злыми слезами Пол, за ней зарыдала Алина, и вторая принцесса тоже почувствовала, как по ее щекам беззвучно катятся горячие капли.
Не плакала только Ангелина. Она с силой сжала подлокотники кресла и ровно спросила:
– Какая обстановка в столице? Кто у власти?
– Заговорщики, – отозвался барон. – Их поддерживают несколько армейских частей. Они ищут вас. Сегодня были пойманы сыскари, расспрашивающие людей о семье из шести девушек и одного мужчины. Их допросили и выслали. Генералы Севера объявили военную автономию до тех пор, пока убийство ее величества не будет расследовано и на трон не вернется кровь Рудлогов. Они готовы встать под ваши знамена, ваше высочество, если вас найдут, и идти на столицу, разговоры только об этом идут. Я, естественно, не выдал вашу тайну.
Ангелина горько покачала головой.
– Под чьи знамена, барон? Посмотрите на нас. Меня примут за самозванку и будут правы. Я понятия не имею, как вернуть себе свое лицо. Девочки, – она кивнула на рыдающих в обнимку Полинку с Алиной, – девочки сегодня пытались вернуться в свои тела, ничего не вышло. Я тоже понятия не имею, как это сделать. Да и куда нам идти? Я бы
Святослав Федорович немного помедлил с ответом.
– Я поддерживаю тебя, – сказал он, гладя по спинке рыдающую Каролинку. – Ваша безопасность важнее.
Поздней ночью, когда измученные ожиданием и новостью принцессы уснули, никто уже не слышал, как страшно, сдавленно, кусая подушку, плакал-рычал от невыносимого горя принц-консорт Святослав.
Следующие дни прошли под знаком отчаяния, злости и страха. Девушки ознакомились с газетами, которые продолжал привозить капитан Байдек. Ни одно из центральных СМИ не посмело выступить в защиту королевской семьи. Самые смелые просто напечатали сухой фактический отчет о расстреле митинга, погроме дворца, смерти королевы и пропаже принцесс. Самые экзальтированные пестрели заголовками вроде «Кровавая ведьма получила по заслугам», «Монархия запятнала себя кровью и была уничтожена богами» и «Здравствуй, новый, свободный Рудлог!». Повсеместно были размещены материалы о поиске принцесс для участия в суде, дабы определить степень вины за злодеяния матери, и все это за огромное вознаграждение. Были даже прозрачные намеки, что ведьмино семя нужно найти и выжечь, дабы уберечь страну от потрясений и мести в будущем. И все острее приходило понимание того, что решение спрятаться и затаиться было самым правильным.
Капитан, возвращаясь после службы, каждый день привозил не только прессу, но и новости. Так они узнали, что на границе Севера ставят блокпосты и копают укрепрайоны, потому что в столице достаточно воинственно восприняли верность короне. Узнали и о похоронах матери, информация о которых была передана лично оставшимися в Иоаннесбурге верными людьми, поддерживающими контакт с сослуживцами. Узнали, что увольняются офицеры, что Его Священство хранитель Центрального Храма Всех Богов отказался дать благословение премьеру Северяну. Много было информации, и страшной, и обнадеживающей. Только вот маму было уже не вернуть.
Марина больше не подходила к лошадям, игнорируя укоризненные взгляды старика Мики. Ему взялась помогать Пол, чтобы сгладить неловкость от поведения сестры. Алина находила утешение в библиотеке, Ангелина целыми днями занималась с младшенькой – Каролишка постоянно цеплялась то за нее, то за отца, закатывая истерики, если существовала опасность остаться одной.
Принц-консорт теперь был опорой и утешителем в одном лице – то одна, то другая дочь приходили со своими страхами и сомнениями, или просто молчали вместе, или просили рассказать еще что-нибудь о маме, какие-нибудь истории из ее жизни, неизвестные принцессам. Заканчивалось это обычно слезоразливом, но и служило своеобразной терапией, будто мама все еще была с ними.
Больше всего Святослава беспокоила Марина. Она замкнулась в себе, много бродила одна, к нему или к сестрам пожаловаться и поплакать не подходила, на попытки поговорить или приласкать огрызалась или даже откровенно хамила. Девушка не выплескивала горе и боль наружу, а прятала глубоко внутри. Он стал подмечать злые огоньки у нее в глазах, когда сестры разговаривали о каких-то отвлеченных вещах или, забывшись, шутили, и сжатые губы, будто она сдерживалась, чтобы не наброситься на них с обвинениями в бесчувственности и равнодушии к смерти мамы.