Королевская невеста

Гофман Эрнст Теодор Амадей

— На что мне ваш шелковый дворец! — воскликнула с горькими слезами фрейлейн Аннхен. — Какое мне дело до вашего барона Кордуаншпица, когда вы, гадкие, неучтивые гости, испортили мне весь мой прекрасный огород!

Карлики в ответ убедительно стали просить фрейлейн Аннхен успокоиться, уверяя, что они отнюдь не виновны в опустошении ее огорода, и обещали, что он, наоборот, скоро зацветет опять так хорошо и роскошно, что подобного ему не найдется в целом мире.

Между тем в огороде, действительно, явилось множество плотников, столяров, разных рабочих, причем весь этот народ поднял такую кутерьму и возню, что фрейлейн Аннхен с горничной в испуге убежали в отдаленный угол сада и там, прижавшись к стене, стали в изумлении смотреть, что будет дальше.

Скоро, совершенно непонятным для них образом, над всем огородом раскинулась огромная палатка из золотой парчи, украшенная пестрыми венцами и перьями. Палатка была так велика, что шнуры, ее поддерживавшие, протянулись через всю деревню и были закреплены на толстых деревьях ближнего леса. Едва все было готово, барон Порфирио Оккеродаст, сойдя вместе с господином Дапсулем с астрономической

башни, уселся, нежно обняв старика, опять в свою карету, и также торжественно, как въезжал в Дапсульгейм, въехал на этот раз в построенную палатку, которая закрылась вслед за последним человеком из его свиты.

Фрейлейн Аннхен, взглянув между тем на своего родителя, с удивлением заметила, что следов прежнего страха и тоски на его лице точно не бывало. Он напротив, расцвел и все улыбался, точно получил какие-то самые приятные вести, которых вовсе не ожидал. Молча взял он Анхен за руку, увел ее за собой в дом, горячо обнял ее раза три и затем воскликнул:

— О счастливая Аннхен! Счастливое дитя мое! Все, все прошло! Я более ничего не боюсь и не о чем не печалюсь. Тебе выпал жребий, какой нечасто достается в удел смертным! Знай, что барон Порфирио фон Оккеродаст, прозванный Кордуаншпицем, вовсе не тот злобный гном, которого я так боялся. Он, правда, по происхождению принадлежит действительно к породе стихийных духов, но влияние Саламандра Оромазиса успело очистить и облагородить кровь его предков. Саламандр этот воспылал любовью к смертной женщине и дал жизнь предку барона, которого родословная оказывается таким образом происходящей из самого благородного корня, какой только украшал когда либо древний пергамент. Помнится, я тебе уже говорил, что ученик великого Саламандра Оромазиса, гном Тфильменех (халдейское имя, означающее по-немецки горшок с кашей) был влюблен в знаменитую Магдалену де ла Круа, аббатиссу монастыря в Кордове, в Испании, и прожил с нею в счастливом браке тридцать лет. Барон Порфирио Оккеродаст один из отпрысков этой благородной фамилии возвышенных существ, и прозвище Кордуаншпиц принято им именно в воспоминание о своем происхождении из испанской Кордовы, а также для отличия от другой, менее благородной ветви, носящей имя Сафьян. Окончание «шпиц» должно иметь какой-нибудь астрологический смысл, но я еще не успел додуматься до его разумения. Следуя примеру своего великого предка, гнома Тфильменеха, полюбившего Магдалену де ла Круа, когда ей едва было двенадцать лет, несравненный Оккеродаст точно так же влюбился в тебя в том же самом возрасте. Он был необыкновенно рад, когда ты сыскала его кольцо, потому что, надев его на палец, тем самым сделалась его невестой!

— Как! — воскликнула с испугом Аннхен. — Я его невеста?! Невеста маленького противного кобольда! Да разве я не обручена уже давно с моим дорогим Амандусом фон Небельштерном! Никогда, никогда не выйду я замуж за такого урода! Будь он все равно — из кордуанской кожи или из сафьяна!

— Ну вот! Ну вот! — с гневом выговорил господин Дапсуль. — Я всегда говорил, что ты ничего не смыслишь в высокой мудрости и никогда не подчинишь ей свое грубое, земное существо. Ты называешь противным уродом стихийного Порфирио Оккеродаста, потому что в нем всего три фута роста и что, кроме головы, он не может похвастать развитием туловища, рук, ног и всего прочего? Неужели тебе серьезно может больше нравиться какое-нибудь земное чучело с самыми длинными ногами, так что их не прикрыть фалдами самого длинного сюртука? О дочь моя! В каком же, вижу я, находишься ты заблуждении! Неужели ты не понимаешь, что красота заключается в мудрости, мудрость в мыслях, а мысль в голове — символе всех мыслей? Потому, чем больше у кого голова, тем больше в нем мудрости, а если бы человек мог отрешиться от всех прочих членов, как ненужных предметов прихоти, и сосредоточиться в одной голове, то этим самым он достиг бы высочайшего идеала! Отчего происходят все несчастья, беды и горести нашей жизни? Единственно от этого ненужного излишества членов! Какого блаженства достигли бы люди на земле, если бы могли жить без живота, рук, ног и прочего, и состояли из одной головы с бюстом! Уразумей потому, какая мудрая мысль руководит скульпторами, когда они изображают мудрецов и великих людей в виде бюстов, символически намекая на их высшую натуру, выразившуюся в написанных ими книгах!.. Потому, о дочь моя! не говори мне более ни слова о безобразии или недостатках возвышеннейшего из стихийных существ знаменитого Порфирио Оккеродаста, которого невестой ты должна быть и будешь! Вспомни, что через него и твой отец достигнет той окончательной степени счастья, к которой он стремится так давно. Порфирио Оккеродаст знает, что меня любит сильфида Негагила (сирийское имя), и потому употребит все усилия, чтобы сделать меня достойным сочетаться с этим возвышенным существом. Поверь, мое дорогое дитя, что ты останешься довольна твоей будущей мачехой. О, если бы счастливый случай устроил так, чтоб оба наших брака заключились в один день!

С этими словами господин Дапсуль фон Цабельтау удалился, бросив на свою дочь многозначительный взгляд.

Тяжело стало на душе бедной Аннхен, когда она, действительно, вспомнила, что еще, будучи ребенком, потеряла однажды, роясь в земле, маленькое золотое кольцо. Теперь ей стало совершенно понятно, что маленький противный карлик успел околдовать его окончательно, и что ей не отделаться от него никаким способом. Терзаясь желанием найти какой-нибудь исход своему горю, она не могла придумать ничего лучше, как схватить тотчас же в руки гусиное перо и написать следующее письмо своему Амандусу фон Небельштерн.

«Дорогой мой Амандус! Все кончено! Я несчастнейшее существо на свете, и вот уже несколько дней как плачу и всхлипываю так громко, что мои курицы и петухи не могут меня видеть без сожаления. Горе мое касается тебя столько же, сколько меня, и потому

готовься огорчиться точно так же. Ты знаешь, что мы любим друг друга, как только может любить влюбленная парочка, а также то, что я твоя невеста и что папаша хотел сам проводить нас в церковь. Представь же, что нам поперек дороги стал противный маленький человечек в желтом камзоле, приехавший в карете на восьми лошадях. Он имеет бесстыдство уверять, будто мы поменялись с ним перстнями и потому должны считаться женихом и невестой. Вообрази к этому, что папаша совершенно с ним согласился и принуждает меня выйти за этого урода замуж потому только, что он из знатного рода! Это очень может быть, если судить по его платью и блестящей свите, которая с ним приехала, но у него такое ужасное имя, что уже по по этому одному я ни за что не решусь за него выйти. Я даже не в состоянии произнести это совсем нечеловеческое прозвище. Впрочем, я запомнила, что его фамилия, кажется, Кордуаншпиц. Напиши мне, пожалуйста, точно ли Кордуаншпицы так известны и знамениты. У вас в городе это должны знать. Ко всему этому вообрази, что папаша на старости лет вздумал жениться сам, Кордуншпиц сыскал ему невесту, которая живет, прости Господи, где-то в воздухе! Моя горничная говорит, что если ее заставят служить господам, которые живут в воздухе или в воде, то она не останется в доме ни одного часа, да еще прибавляет к этому, что желает моей любезной мачехе сломать себе шею в то мгновение, как она поедет в Вальпургиеву ночь верхом на помеле. Не правда ли, интересные вещи я тебе пишу? На тебя теперь вся моя надежда, так как я уверена, что ты мой прежний Амандус и спасешь меня от этой напасти. Спеши же! Спеши скорее!

Твоя до гроба, глубоко огорченная,

но верная тебе невеста Анна фон Цабельтау.

P.S. Не можешь ли ты вызвать маленького желтого Кордуаншпица на дуэль? Ты победишь наверно, потому что он очень слаб в ногах.

P.S. Прошу тебя еще раз, приезжай скорей к твоей несчастной, но все-таки верной тебе невесте Анне фон Цабельтау».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой описывается двор могущественного короля, а затем ведется речь о кровавом поединке и многих других замечательных вещах

Фрейлейн Аннхен чувствовала себя точно разбитой во всем теле от горести. Она молча сидела у окна, не обращая ни малейшего внимания на крик, драки и кудахтанье своих куриц и петухов, ожидавших по обыкновению с наступлением ночи, что хозяйка придет укладывать их спать. В первый раз в жизни допустила она исполнить это важное дело своей горничной и даже не обратила внимания, когда последняя пребольно высекла одного бесстыдного петуха за несоблюдение общепринятых приличий. Горе, наполнявшее грудь самой Аннхен, сделало ее на этот раз нечувствительной к бедам ее любимцев, воспитанию которых посвящала она лучшие часы своей жизни, хотя никогда не читала ни Честерфильда, ни мадам Жанлис, ни других писательниц, искушенных в познании человеческого сердца и знающих, как следует обращаться с юношеством. Конечно, поступок ее в этом случае следует отнести к легкомыслию.

Во весь этот день о Кордуаншпице не было ни слуху ни духу. Он все время просидел на башне с господином Дапсулем фон Цабельтау, где оба, вероятно, занимались важными астрологическими наблюдениями. Только вечером, на заре, сошел карлик вниз, где его и увидела Аннхен. Желтый его костюм, осветленный лучами заходящего солнца, придавал ему какой-то особенно смешной вид, а глядя, как он ковылял на своих коротких ножках, Аннхен так и казалось, что вот-вот сейчас любезный нареченный жених клюнет носом в землю. При других обстоятельствах Аннхен бы над ним посмеялась, но тут ей было не до смеха. Она даже закрыла лицо рукой, чтобы не видеть противного ей урода. Вдруг почувствовала она, что кто-то схватил ее за подол платья. «Куш, Фельдман!» — крикнула Аннхен, думая, что это собака. Однако, оказалось, что это была не собака, а, напротив, сам достопочтенный Порфирио Оккеродаст. Не успела Аннхен отшатнуться, как оригинальный человечек проворно вскарабкался по ее платью и очень бесцеремонно охватил руками ее шею. Аннхен в испуге вскрикнула, хотела вскочить со стула, чтобы убежать, но не тут-то было!.. Барон Порфирио успел повиснуть так крепко и притом оказался до того тяжелым, что Аннхен не могла даже сдвинуться с места под этой тяжестью по крайней мере центнеров в двадцать. Принудив таким образом Аннхен остаться, Кардуаншпиц тотчас же соскочил снова на землю, встал с уморительными ужимками на правое колено и сказал самым сладким, вкрадчивым голосом:

— Прелестная фрейлейн Анна фон Цабельтау! Дорогая моя невеста! Прошу вас об одном — не сердитесь! Я знаю, вы думаете, будто моя свита испортила ваш прекрасный огород! О всемогущие силы! Неужели думаете вы, что моя к вам любовь могла допустить подобную жестокость? Вы, значит, еще не знаете, какие добродетели бьются в моей груди, под этим желтым платьем! Если бы вы могли видеть, как далек я даже от тени мысли дозволить себе что-либо подобное! Да и может ли могущественный король дозволить своим подданным… но, впрочем, для чего терять напрасно слова? Взгляните, взгляните сами на чудеса, которые вас ожидают! Идемте сейчас же!.. Я покажу вам мой дворец, где ликующий народ жаждет увидеть возлюбленную невесту своего государя!

Можно себе представить, что Аннхен вовсе не особенно торопилась исполнить желание смешного карлика и далеко не была расположена последовать за ним по первому слову. Но Кордуаншппиц стал описывать ей такими живыми красками богатство и роскошь превращенного во дворец огорода, что Аннхен, наконец, не могла преодолеть любопытства заглянуть хоть одним глазком во внутренность построенной карликами палатки, тем более что, как она думала, от этого не могло произойти никакого для нее вреда. Кордуаншпиц, услышав о ее согласии, раз двенадцать перекувыркнулся от радости колесом и затем, схватив любезно Аннхен за руку, поспешно повел ее через сад в свою шелковую палатку.