Королевская страсть (Цыганский барон)
Шрифт:
Принять решение было нетрудно, совсем иное дело — начать действовать.
Мара отправилась в спальню бабушки Элен, чтобы сообщить ей о том, что она собиралась сделать завтра прямо с утра. Ее бабушка лежала в постели с компрессом, смоченным в фиалковой воде, на лбу, укрытая целой горой пуховых одеял.
— Не входи, — прохрипела она. — Я простудилась после нашей вчерашней прогулки. Не хочу, чтобы ты от меня заразилась.
Не слушая предостережений, Мара остановилась у изголовья кровати и пощупала лоб старушки. Он пылал жаром.
—
— Нет-нет, ничего не нужно. Хочу просто полежать спокойно. Чувствую, костлявая близко.
— Пожалуй, мне лучше послать за доктором.
— Если хочешь доставить мне удовольствие, не делай этого, — сухо и властно проговорила старуха. — Французские доктора вечно выписывают средства от печени, что бы у вас ни болело, а с печенью у меня, слава богу, все в порядке.
Жестокий приступ озноба сотряс ее иссохшее тело, сморщенное лицо на подушке исказилось гримасой боли.
— Ну, тогда, может быть, несколько капель настойки опия, чтобы помочь вам уснуть?
— Ну, если ты настаиваешь…
Мара приказала растопить камин пожарче, несмотря на теплую погоду, и просидела рядом с бабушкой Элен, пока та не заснула. Только после этого она покинула комнату и отправилась на поиски Анжелины.
Послали за доктором, и он явился через час. Старая дама больна, но отнюдь не безнадежна, провозгласил он. Однако в ее возрасте необходимы прежде всего покой и тепло. Никаких сквозняков. Ни в коем случае не открывать окон в ее комнате. Ее ноги не должны касаться холодного пола. Если эти правила будут соблюдаться, а ее печень будет по-прежнему работать нормально, у нее, скорее всего, не разовьется пневмония — единственное, чего стоит опасаться. Если же его инструкции будут нарушены, он не отвечает за последствия.
— Напыщенный шарлатан и пустобрех, — вынес бесстрастный приговор Родерик, как только солидная, облаченная в черный сюртук фигура врача исчезла из виду на ступеньках.
Мара покачала головой:
— Это все я виновата. Не надо было настаивать, чтобы бабушка поехала с нами. Она заранее знала, чем все кончится.
— Мы становимся жертвами своих страхов, когда любим.
С этим она могла лишь согласиться.
— Я пойду посидеть с ней.
— Ей это не поможет. Она спит, а ты можешь ее разбудить. Если согласишься на будуар, примыкающий к ее спальне, я составлю тебе компанию.
Она ошеломленно уставилась на него.
— Разве у тебя нет других дел?
— Никаких, — ответил он и, взяв ее под руку, повел обратно в маленький салон, отделявший ее собственную спальню от спальни бабушки. — Ты похудела, — заметил Родерик, когда они расположились в маленькой комнате овальной формы. Он сел на хрупкое на вид канапе, обхватив руками колено и откинувшись на спинку.
— Это объясняется всего лишь отсутствием аппетита.
Родерик пропустил мимо ушей ее попытку уклониться от серьезного разговора.
— Тяжкий труд и огорчения, не говоря уж о потере невинности и пережитом позоре. Твое пребывание
Мара смотрела на свои стиснутые на коленях руки.
— Я не считаю это позором.
— Очень великодушно с твоей стороны. Но ты с самого начала вела себя великодушно. Ты предложила мне половину своего яблока.
Она подняла голову и посмотрела на него. Взгляд ее серых глаз был ясен и тверд.
— Я тебе уже как-то раз говорила, что сожалею… о том, что случилось. Мне кажется, ты мне не поверил. Но я говорила правду, клянусь тебе.
— Не стоит ни о чем жалеть. Мы оба играли в эту игру. Я во всем шел тебе навстречу.
— Это ничего не меняет. Я не должна была использовать тебя.
— Не стоило пытаться, это верно. Но я одним словом мог тебя остановить в любую минуту. Ты предложила мне себя, а я предпочел, заранее зная о последствиях, принять предложенный тобой дар. За это я смиренно прошу у тебя прощения.
— Тебе не за что просить прощения.
— Самоуважение, честь и порядочность толкают меня на это. И еще… неуверенность.
Мара скептически подняла бровь.
— Не думаю, что тебе вообще знакомо это чувство.
— Вок как? Я обрушил на тебя свой гнев после покушения на Луи Филиппа, и это было несправедливо. Я хотел бы пробудить в твоей душе множество чувств, но страх не входит в их число.
Легкая краска появилась у нее на щеках.
— Почему ты считаешь, что это было несправедливо?
— Я хотел, чтобы ты откровенно призналась мне во всем, а ты не могла этого сделать. Но вместо того, чтобы доискаться причины, я разыграл целый спектакль, изображая оскорбленную гордость и праведное негодование. Этот спектакль никак не помог делу и теперь может стать препятствием.
— Препятствием? К чему?
— К завоеванию твоего доверия.
Лицо Родерика застыло в напряженном ожидании. Волны золотистых волос упали ему на лоб, и Маре нестерпимо захотелось откинуть их назад. Она еще крепче стиснула руки на коленях. До нее доносился запах свежего крахмала, исходивший от его мундира, смешанный со слабым ароматом сандалового мыла, которым он пользовался. Казалось, она чувствовала даже тепло его тела через разделявшее их пространство. От его близости, от его признаний у нее слегка кружилась голова. Почему он решил, что она ему не доверяет? Ей приходило в голову только одно объяснение, и, хотя трудно было выразить это словами, она попыталась его разубедить.
— Если ты думаешь, что я… побоялась принять твое приглашение в эти последние недели, побоялась прийти, знай, что…
— Дорогая Мара, не было никакого приглашения. И не думай, что мне помешал отец с его колоссальным самомнением и деспотичным упрямством. Просто я думаю, — одна ночь слабости не в счет, — что ты заслуживаешь лучшего. А чему это ты улыбаешься, как Цирцея на берегу?
— Вспоминаю ту ночь, когда я услыхала, как ты ссорился с отцом в прихожей, ведущей на черную лестницу.