Королевские бастарды
Шрифт:
Через минуту кудрявая светловолосая голова заглянула в каморку Клемана.
Ле-Маншо заворочался и приподнялся – и светловолосая голова мгновенно исчезла, настолько жутким было это зрелище.
А заглядывал в комнатенку молодой человек в рабочей одежде. На умном и смелом лице юноши блестели живые, насмешливые глаза.
Несмотря на хрупкость своего сложения, он казался и сильным, и гибким.
Оправившись от первого потрясения, молодой человек в два прыжка пересек чердак, склонился над Клеманом и спросил:
– Кто вас так отделал, Ле-Маншо?
Клеман не мог ответить. Он показал на полупустую бутылку, которая во время недавней кошмарной сцены откатилась в сторону, но не разбилась.
Молодой
– Благодарю вас, господин Пистолет. Вы, значит, услышали из своей комнаты?..
– Услышать-то услышал, да похоже, что поздновато, дружище! Вон вы в каком состоянии, – покачал головой юноша.
– Раз уж вы так добры, то развяжите меня, пожалуйста, – попросил Ле-Маншо. – Нужно глянуть, что он там наковырял своим ножом.
Молодой человек распутал узел. Клеман вытащил из мешка правую руку и прохрипел с ненавистью:
– Если бы она у меня была снаружи!
Он старался высвободиться из мешка, но избитое окровавленное тело не повиновалось ему. Пистолету пришлось разрезать грубую ткань.
На груди у Ле-Маншо кровоточила рана, вернее, глубокая царапина: нож скользнул по ребрам.
– Метил в сердце, – тихо проговорил Клеман.
– Кто? – спросил молодой человек.
Клеман расхохотался. Жутью веяло от этого смеха и от лица, превратившегося к кровавое месиво.
– Я вам все скажу, господин Пистолет, – ответил Ле-Маншо. – Хоть они и твердят, что вы легавый. У него, знаете ли, целая куча имен: Тюпинье, камнерез, Майотт, маркиз, Кадэ-Любимчик, госпожа Жафрэ, – и одному Богу известно, как этот негодяй назовет себя завтра. Но это будет его последнее имя! Он хотел довести меня до бешенства – и он своего добился. Сейчас мне хочется выгрызть ему сердце. Ничего лучшего я пока придумать не могу. Но я еще придумаю, и он пожалеет, что родился на свет!
IX
ПЛАТЬЕ ИЗ ТАФТЫ
Эшалот, оставшийся после ухода Кадэ-Любимчика в одиночестве, казалось, вырос на целую голову. Одну руку он сунул в дырявый карман своего лоскутного халата, другую упер в бок. Картина! – произнес Эшалот. – Я представляю, как забегают мысли в глубинах моего мозга в тот миг, когда я увижу, что тайна вырвалась на волю и взмыла над самыми высокими деревьями девственного леса, в тени которых пряталась столько лет. Правда, мне самому подошел бы более мирный секрет, связанный с каким-нибудь тихим семейством, удалившимся в свой родовой замок среди полей и рощ, а не эта сложная история со множеством декораций, вроде как у старика Франческо в третьем действии «Мнимого отшельника на Этне». Выгодно, но уж очень опасно! Я же должен служить образцом спокойствия и добронравия для молодежи, а сам собираюсь воспользоваться кучей пакостей, хоть и не намерен уронить своей чести!
Эшалот, гордо вскинув голову, сделал несколько шагов по своей тесной комнатенке, но вскоре его сияющее самодовольством лицо несколько омрачилось.
– Нет, я не проник в суть этой тайны! – грустно вздохнул он. – Но предложения господина Тюпинье и мои собственные подозрения проливают некоторый свет… Черт побери! Все-таки я ничего не понимаю. И вместе с тем ясно, что в нынешних обстоятельствах разгадка имеет особое значение… Ах, Господи! Будь я поученее!
Эшалот со всего размаху хлопнул ладонью по потертому бумажнику и вновь вытащил потрепанный листок, который стал за долгие годы в романтическом воображении нашего добряка кладезем всех его надежд и упований.
Эшалот принялся читать:
– Petratsubeondessimat…Petrat, без сомнения, имя человека. Какого? Нужна сообразительность Симилора, чтобы это понять. Итальянский это или китайский? «Нантанкет», как говорили на нижнебретонском в «Привидении из Конкарно», где Лаферьер так мило играл утопленника… Subel Черт побери! Ладно, посмотрим: ondessimat или Onde и Simat. Мужчина и женщина? Ищи, думай! Filihitaire – почти что по-французски… Siam… от них родились близнецы. Re—gommedomussehantaitJeanneHuam… а это, черт возьми, понятно! Они любили друг друга, эти двое Kuheritez.. – Родословная де Кларов, черт побери! Heritetf. Ну хорошо, пусть так! Но какова манера изложения? Ну и ну! У меня просто голова идет кругом! Кстати, а не разбудить ли мне малышку и не подумать ли нам вдвоем? Ее это больше касается, чем меня, она ж что-то вроде дитяти, украденного в горах цыганами. Пойду-ка позову ее.
Эшалот нажал кнопку возле двери, расположенной напротив входа, и она отодвинулась; открылся шкаф еще меньший, чем спальня хозяина балагана.
Фургон Эшалота был невелик, но обычно эти домики на колесах устроены необыкновенно умно. Второй шкаф был когда-то убежищем неблагодарного Саладена.
Эшалот, чувствительный от природы, не мог удержаться от очередного монолога.
– Многообещающий ребенок, а теперь беглец, – вздохнул владелец балагана перед приоткрытой дверью, – вот каким воздухом дышал ты во времена своего невинного детства! Провидение само покарает тебя за те пакости, которые ты устраивал мне без числа и меры с тех пор, как я кормил тебя из рожка, будто материнской грудью, и рожок мой был куда добротнее, чем соска из аптеки. Накануне того дня, когда мне должно было достаться богатство, с которым я бы удалился на покой, ты имел глупость покинуть меня.:. Как это было нелепо с твоей стороны!
Впоследствии норка Саладена сделалась комнаткой Лиретты. А Лиретта, по мнению Эшалота, должна была давным-давно спать, вернувшись домой в десять часов (известно откуда), а сейчас у папаши Латюиля уже пробило полночь.
Однако сквозь щель лился яркий свет.
Не нужно удивляться, читатель, что после того, как мы предоставили подходящую щель любопытному Кадэ-Любимчику, мы и сами теперь пользуемся щелью, заглядывая к Лиретте. Дело в том, что жилище Эшалота состояло из сплошных щелей, это сооружение можно было бы даже назвать домом без стен.
Эшалот недовольно подумал:
«Портит себе глаза, читая выдумки Поль де Кока, „Атала“ или „Мушкетеров“. Театр, я еще понимаю, но тратить время на книги?!»
И он приник к самой большой щели, через которую легко прошел бы самый толстый палец.
И как же Эшалот был изумлен!
– «Ослиная шкура», да и только! – пробормотал он, округлившимися глазами глядя на девушку.
Лиретта сидела у своего рабочего столика; возле нее стояла лампа и светила вовсю.
Сон настиг Лиретту, когда она прилаживала бант к элегантному пояску из черной тафты – точно такому же, как на модной картинке, которая лежала перед девушкой на столике.