Королевские дети. Жизнь хороша (сборник)
Шрифт:
– Послушай меня, отец, – сказала Мария. – Я сейчас ухожу с Якобом в горы и останусь там на всю зиму. Я совершеннолетняя и могу сама решать и делать что хочу. О возможных последствиях мне всё известно, я все их терпеливо снесу. После Пасхи я вернусь, тогда посмотрим. А пока прощай.
Как только Мария разворачивается и в темноте садится в экипаж, крестьянин снова принимается орать и ругаться. Он грозится, что прекрасно знает дорогу вверх, к пастушьей хижине, и что он покажет этому Якобу и спровадит его на тот свет. Какое-то время Якоб слушает всё это, потом успокоительно поднимает руку. И это тоже срабатывает. Крестьянин, снова ошалев, опять смолкает.
– Не дури, хозяин, – тихо
Это была – с большим отрывом – самая длинная речь, какую Якобу приходилось держать когда-либо в жизни. Он ещё раз потрепал коня по шее, потом сел к Марии в экипаж и закрыл дверцу. Кучер прищёлкнул языком и дёрнул за поводья. Колёса оставили за собой на дороге тонкий след на нежном пушке снега, и этот след быстро припорошило. Снег шёл всю ночь, пока экипаж тащился наверх, к Яунскому перевалу. Снег продолжал идти и когда карета налегке возвращалась вниз в свете нового утра, и он продолжал идти и когда Мария с Якобом брели, утопая в нём по колено, к своей пастушьей хижине. Прошло восемь лет с тех пор, как они были здесь в последний раз. Якоб тащил на спине тяжёлую «козу» с запасом продовольствия.
Входную дверь уже завалило снегом, Якобу пришлось её откапывать. Они вошли внутрь и не выходили оттуда пять дней и пять ночей. Все эти дни и ночи шёл снег, хижина вся потонула в снегу. Из трубы иногда поднимался дымок, в окошке от случая к случаю мерцал беспокойный огонёк коптящей сальной свечи. Серны наблюдали за хижиной с безопасного расстояния на высоте скал, и поскольку ни один человек подолгу оттуда не показывался, они осторожно спускались ниже, на альпийские луга, чтобы добывать там из-под снега траву и мох.
Дули злые северные ветры, нагоняя снегов и выравнивая ландшафт. В низинах заносило белым покровом дороги, русла ручьёв и земные впадины, в горах наполнялись снегом расщелины; уже на второй день все перевалы, горные тропы и лесные дорожки были непроходимы. Кто в эту пору был в горах, надолго застревал там, а кто собирался наверх, тому приходилось терпеливо ждать до весны.
Ранним утром шестого дня снег внезапно перестал идти. Тучи разошлись и постепенно растаяли, в полдень с зимнего стального неба светило солнце. Тут на щипце пастушьей хижины со скрипом открылся люк, так что все горные галки вспорхнули с конька крыши, и оттуда вылез Якоб и упал в мягкий снег. Он откопал входную дверь и освободил окно, после чего снова скрылся внутри. И потом у серн было ещё три дня дополнительного времени привольно пастись на альпийском лугу.
Всю зиму Мария и Якоб оставались в горах. В погожие дни они катались на санках или охотились на серн, кипятили своё бельё на огне под открытым небом и вывешивали его сушиться на солнце. В бураны и снегопад не выходили из хижины, иной раз дня по четыре. На новогодний день святого Сильвестра они построили тепловой аэростат и в полночь запустили его, а потом и дни стали уже длиннее. Постепенно таял снег, на крутых местах после полудня с грохотом сходили лавины. Горные тропы и перевалы ещё долго оставались непроходимыми, но на склонах, освещённых солнцем, уже пробивалась трава.
Сурки просыпались из зимней спячки оттого, что талая вода заливала их норы. Они выползали на свет и потягивались
Мария и Якоб лежат на шерстяном одеяле на солнце, пьют родниковую воду и жуют вяленое мясо серн. Она положила голову ему на руку, он поёт ей песню, которую выучил в Шербуре.
– Хочешь, я напою тебе песню Якоба?
– О да! – говорит Тина.
`A la Claire fontaine m’en allant promener,J’ai trouv'e l’eau si belle que je m’y suis baign'e.Il y a longtemps que je t’aime, jamais je ne t’oublierai.Sous les feuilles d’un ch^ene je me suis fait s'echer.Sur la plus haute branche le rossignol chantait.Il y a longtemps que je t’aime, jamais je ne t’oublierai.Chante, rossignol, chante, toi qui as le coeur gai,Tu as le coeur `a rire, moi, je l’ai `a pleurer… [1]1
`A la Claire fontaine: Французская народная песня (XVIII век)
– Красиво, – говорит Тина. – Как ты думаешь, Мария уже беременна?
– Ничего про это не знаю.
– Странно. Оба хороши собой и здоровы, молоды и влюблены и проводят полгода вместе в альпийской хижине, в снегах, укрытые от глаз, не имея никаких особых занятий, причём большую часть из этих часов – уютно и в согласии устроившись на медвежьей шкуре перед камином – и чтобы при этом не забеременеть?
– Почём мне знать. Прихоть природы.
– Может, они разругались? Знаешь, ведь когда люди так надолго заперты вместе, у них может развиться психологическая непереносимость другого.
– У тебя могла бы развиться психологическая непереносимость меня?
– А может, Мария заболела? Или у Якоба была проблема с этой его штукой.
– У него не было проблемы с этой его штукой.
– Но меня бы не удивило, если бы у него всё-таки была такая проблема. Это часто случается как раз у людей типа Тарзана. Вот именно у них.
– Да прекрати. Не было у него таких проблем.
– Почём тебе знать?
– Вот как раз это я знаю. Ты сама увидишь.
– И откуда тебе вообще известно, что Мария не беременна?
– Оттуда, что в церковных книгах того времени нет записи насчёт родов Марии Магнин.
– Ты что, смотрел эти книги?
– Разумеется.
– Может, она потеряла ребёнка в ходе беременности, или он родился мёртвым. Такое часто случалось в те времена.
– Может быть. Но я бы предложил впредь не углубляться в урологические и гинекологические спекуляции.
– Конечно, ты у нас такой застенчивый и ранимый.
– Да просто мало фактического материала.
– Ты находишь неаппетитными эти истории, которые ниже пояса.