Королевские дети. Жизнь хороша (сборник)

Капю Алекс

– Ну ты глубоко копаешь.

– Как уж есть.

– Ну хорошо. Тогда мне придётся объяснить, в чем твоя проблема с Матильдой.

– Сделай милость.

– Ты не хочешь принять её в виде такой серой мышки, потому что для тебя в качестве женской ролевой модели допустимы только всемогущественные суперженщины.

– Окей, годится. На сей раз ты доволен, нет?

– Да.

– Хорошо. Могу я позволить себе ещё одно замечание?

– С удовольствием выслушаю.

– Тот момент со сломанным крылом петушка. Мне кажется, это чушь.

Макс пожал плечами:

– Ничего не могу поделать, этот факт упоминается в любой иллюстрированной истории авиации. Некоторые источники утверждают, что крылышко было сломано ещё до старта, а не при посадке. Боюсь, что выяснить правду уже не удастся.

– Ты и впрямь не вполне нормальный. Сожалею, но вынуждена тебе об этом сказать.

– В отличие от крылышка, действия принцессы упоминаются

историками лишь походя, а то и вообще не упоминаются. Рассказать тебе про эту принцессу?

– Про какую принцессу?

– Которая скакала верхом вслед за воздушным шаром. Элизабет, младшая сестра короля.

– Ах, это неважно.

– Но она очень важна для истории.

– Для какой истории?

– Для истории Марии и Якоба.

– А какое отношение может иметь к их истории принцесса?

– Я как раз и хочу тебе это рассказать.

– А у неё в шёлковых волосах красуется диадема? Её разбудит из смертного сна поцелуй королевича? Или как там?

– Она дикарка, не поддающаяся воспитанию. У неё невроз авторитета и дефицита внимания.

– А сколько ей там лет, напомни?

– Девятнадцать.

– О боже.

– Ну так уж есть. Но слушай, она этакая «Рыжая Зора» Версальского дворца.

– Исторически достоверная?

– Можно почитать её письма. Она иногда подписывает их Elisabeth, la folle, непутёвая. Этакая Пеппи Длинныйчулок от Бурбонов. Лихая наездница, превосходно играет в бильярд.

– Рассказывай дальше.

– Девушка изнывает от скуки в Версальском дворце. Только и занятий, что пудрить парики, шнуровать корсажи, постоянно молиться и писать акварели, изо дня в день играть на клавесине, щипать арфу и вышивать вензеля на платках, зубрить немецкий, итальянский и русский на тот случай, если тебя выдадут замуж за королевский дом где-то за границей, и этот постоянный шелест тафты, муслина и тюля, и нельзя от души рассмеяться, сказать громкое слово, нельзя ни бегать по коридорам, ни танцевать, всегда лишь это умеренное, плавное шествие, и всюду эти напудренные, парфюмированные придворные льстецы, эти скользкие лягушки, подхалимы с их задними мыслями, куда ни глянешь, куда ни пойдёшь, и где ни остановишься, круглые сутки во дворце кишмя кишат праздные, бесполезные клакёры, всюду раболепные лакеи, самовлюблённые поклонники, течные сучки и расчётливые кокотки, на каждом углу тебя подстерегают надушенные раскрашенные упыри и мальчики для педерастов, нигде не спастись от гнусного раболепства дармоедов, визга интриганов, виляющего хвостом угодничества паразитов и манипуляторов с их фальшивым нашёптыванием, с их подобострастными поклонами – никуда не сбежишь из дворца, который, кстати, поневоле представляется тебе огромным, разорённым, опустившимся круизным лайнером. Корабль уже стар, он даёт течь во всех концах и трещит, разрушаясь, а пассажиры киснут от скуки, но никто не сходит на берег и никто не поднимается на борт. Время от времени рождается дитя или кто-то умирает от костоеда, сифилиса или от старческой слабости, но корабль не снимается с якоря, но и не пришвартовывается, а болтается себе без цели и без привода.

Элизабет не выдерживает этого, она хочет сойти с этого корабля. Она тинейджер, охотнее всего она бы просто сбежала. После первого полёта Монгольфье она просит разрешения в следующем полёте подняться на борт, но это, конечно, даже не рассматривается. Она сестра короля и останется при нём, пока не выйдет замуж; а поскольку король никогда не уйдёт из Версаля, в этом обветшалом, старом гробу останется в плену и Элизабет.

Людовик XVI правит самым могущественным и красивейшим в мире королевством, но совсем не знает его. Он родился в Версальском дворце и погибнет неподалёку отсюда на гильотине, за всю жизнь он никогда не отъезжал отсюда далеко. Он никогда не был в Альпах, не знал ни замков Луары, ни Бургундии, ни Прованса, ни Лангедока, не говоря уже о французских владениях в Америке и Африке, и никогда не посещал королевства своих кровных родственников в Испании, Австрии, Польше, на Сицилии или в Саксонии. Человек, у ног которого лежал весь мир, так и просидел со своим семейством в столетнем имении своих предков, стрелял в парке диких зверей, которых загоняли ему прямо под ружьё; самое большее, он иногда отправлялся в Париж в Оперу или на пару дней в один из соседних замков в ближних окрестностях. Король Франции никогда не видел ни открытый океан, ни Средиземное море, ни Атлантику. Только раз в жизни он ездил на пару дней на Ла-Манш, чтобы осмотреть в порту Шербура новые укрепления. И при этом не разрешил Элизабет сопровождать его.

Итак, принцесса скучала смертельно, как уже сказано, и очень томилась в одиночестве; среди пяти тысяч человек, населявших дворец, у неё не было ни одного друга или товарища по играм, потому что никакие другие дети, кроме принадлежавших королевской семье, в Версаль не допускались.

Родители Элизабет и её дедушка с бабушкой давно умерли, а её брат, король, был добродушный, но скучный простак, который хотел только есть, пить и спать. Её сестра, на четыре года старше, толстая Клотильда, вышла замуж в Италию, а оставшиеся во дворце тётушки и кузины представляли собой ещё при жизни мумифицированные трупы скуки; для них самым волнующим событием было выйти в парк и сидеть там у пруда и удить форелей, которых лакеи заранее туда высаживали.

Всего этого Элизабет не выдерживает, она рвётся наружу, на свежий воздух. Раз в несколько дней она срывает с головы парик, стирает с лица косметику и удирает от своих гувернантов. Она знает в этом дворце все закоулки и каждый камень, для неё всюду открываются потайные двери, замаскированные в обоях, и стенные шкафы, за которыми тайные винтовые лестницы ведут в тёмные коридоры прислуги, выходя затем в открытое пространство. Она бежит в конюшни и берёт одного из двух тысяч коней, стоящих там, чтобы потом скакать наперегонки с патрулирующими замок драгунами. Разумеется, драгунам нельзя устраивать скачки в королевских садах – ни во время несения службы, ни в свободное время, а тем более с членами королевской семьи; это до такой степени немыслимо, что даже ни разу не было запрещено. Но Элизабет так долго и упорно скачет вровень с патрульными, заставляет своего коня пританцовывать, вставать на дыбы и делать пируэты, щёлкает кнутом и валяет дурака, что в какой-то момент у первой солдатской лошади сдают нервы, и она пускается вскачь, а за ней и остальные, и скачки, пусть и не объявленные, всё-таки состоятся. Элизабет их всякий раз выигрывает, во-первых, потому, что она скачет как чёрт, а во-вторых, потому, что она маленькая и лёгкая и не волочит за собой ни саблю, ни огнестрельное оружие, ни прочие прибамбасы.

После скачек драгуны дают своим коням выбегаться и возвращаются к служебным обязанностям. А Элизабет скачет дальше до окружной стены дворцового парка, где есть потайная дверь, укрытая плющом, и у Элизабет есть ключ от этой двери. И бессмысленно было бы теперь отправлять кого-нибудь на её поиски, потому что скачет она быстрее, чем все её родственники, а приказу того, кто не принадлежит к лицам королевской крови, она бы просто не подчинилась и не вернулась бы во дворец.

Как только дворец скрывается из виду, она становится спокойнее. Не спеша перемещается по местности, вдыхает воздух мира, наблюдает свободный полёт облаков над плоской землёй и слушает пение птиц. В полуденное время спрыгивает с седла и лежит в тени дерева на траве, а потом идёт пешком, ведя за собой коня в поводу, и смотрит на крестьян, работающих в поле. Она подошла бы к ним поговорить, но крестьяне поворачиваются к барышне спиной и делают вид, что не заметили её. Элизабет уже знает это. Не впервой.

Она скачет дальше по полям, по лесам и вдоль каналов, по которым ползут в столицу гружёные баржи, влачимые лошадьми-тяжеловозами. Иногда баржа причаливает к берегу, тогда Элизабет просит матросов взять её на борт. Мужчины не смеют ей отказать, помогают ей подняться на судно, а её коня привязывают к остальным клячам, которые тянут по берегу бечеву; матросы отвязывают швартовы и отталкивают баржу от берега баграми, а Элизабет садится на трос, свёрнутый в бухту, вытягивает ноги, затянутые в белый шёлк чулок, и говорит что-нибудь милое про погоду или про чистоту на палубе. Как бы ей хотелось, чтобы хоть один из этих мужчин однажды заговорил с ней по своему собственному побуждению, может, даже, называл бы её по имени, но такого не бывало никогда. Матросы вообще не заговаривали с ней. Они заняты со своими баграми и канатами, работа у них тяжёлая, но и без работы они стараются не замечать принцессу; они её боятся. Этот свёрток из тафты и шёлка, который прибило к их релингу ветром, есть в их глазах воплощённая государственная власть, а тем самым и смертельная опасность. Пока она у них на борту, любое неверное слово, любой неосторожный жест навлечёт на их судно истребление и погибель. Поэтому мужчины напряжённо вглядываются в воду или в даль до тех пор, пока до Элизабет не доходит, что пора уже попросить их высадить её на берег.

Так проходит день. Пока не закатилось солнце, она разворачивает своего коня и скачет галопом домой, к дворцовому парку, мимо казармы солдат из швейцарской сотни, которые лежат на своих нарах и со страстью поют – то в мажоре, то в миноре – о своей далёкой родине.

Самое позднее к ужину Элизабет должна быть снова во дворце, таков железный закон. Пока она молода, на её побеги и сумасбродства смотрят сквозь пальцы и держат её на длинном поводке; но сколь бы ни был быстрым её конь, сколько бы ни было денег у неё в кармане, из золотой клетки никуда не убежишь. Она родилась принцессой и принцессой умрёт; разве что станет настоятельницей монастыря или выйдет замуж за иноземного монарха. Но и то, и другое означало бы лишь переезд из одной клетки в другую. Поэтому Элизабет лучше оставаться в Версале. От этой клетки у неё хотя бы есть ключ.