Королевский дуб
Шрифт:
— О'кей, — согласился Том. — Как только вы сочтете, что она готова, я буду к вашим услугам. Стыдно жить в Пэмбертоне и бояться воды.
Разговоры постепенно истощились, и люди один за другим поднялись, попрощались и уехали в быстро сгущающиеся сумерки. Картер встал и протянул мне руку, но Том остановил его:
— Я хотел бы, чтобы вы все остались еще ненадолго. Сегодня будет один из великолепнейших закатов в году и ранний восход луны. Именно на такое зрелище стоит полюбоваться в конце осени.
И только потому, что мне было лень подниматься с кресла и покидать мягкое голубое небо над головой, я сонно проговорила:
— Хорошо,
— Все в порядке, — заверил Картер.
Том отправился в дом и вынес свитеры для меня и Картера, а Хилари завернул в теплый шерстяной платок. Он захватил с собой гитару и прислонил ее к стулу. Пришел Эрл и, тихо стрекоча, снова забрался на плечо Хилари. Мы сидели на веранде. День становился все более серым, а затем внезапно, как будто какая-то невидимая рука повернула выключатель, мир стал малиновым, фиолетовым и золотым. Небо над ручьем вспыхнуло неземной красотой. Я никогда не видела ничего подобного. Это выглядело так, как, по моим представлениям, должно было выглядеть северное сияние. Огромные полосы золотого, красного, розового, пурпурного цвета простерлись через все небо, а над этим, окутанный в последнюю неземную синеву дня, поднимался уже белый призрак полной луны.
Я почувствовала слезы радости и посмотрела на дочь. Ее глаза были круглыми, как блюдца, она сидела не шелохнувшись, спрятав щеку в мех енота, слегка раскрыв рот, и не отрываясь смотрела на небо.
Том Дэбни улыбался, как будто долгожданному старому другу. Никто не произнес ни слова. Я едва дышала.
Так же внезапно, как начался, солнечный закат вдруг погас, и наступила ночь. Низкая луна расплылась в полупрозрачной белизне и нависла, огромная и волшебная, прямо над вершинами деревьев. Мир превратился в черно-серебряный негатив. Козий ручей пылал холодным блеском, а вода, воздух и окаймляющие поток тростники были серебряными, живыми, пламенеющими. Хилари издала слабый звук: было ли это то, о чем говорили дети?
Том посмотрел на девочку задумчиво, взял гитару и начал потихоньку играть и петь. Он пел старую песню шестидесятых годов, которую я всегда любила:
В лунном сиянье река широка, далека,Я ее перейду, но не знаю когда.Создающая сны, подчиняя сердца,Мне идти за тобой суждено до конца.Мы два странника, те, что уже вышли в путь,В этом мире на многое стоит взглянуть.Видишь, радуга выгнула спину свою,Видишь, там мы с тобой у нее на краю,По черничным кустам мы друзья на века —Я и спящая в лунном наряде река…Хилари посмотрела на Тома, затем — на пылающий от лунного света ручей. Девочка слегка улыбнулась, мужчина ответил ей тем же. Он проиграл мелодию снова — небольшая пробежка по струнам, звучащим серебром.
— Ну как, Хилари Колхаун? — спросил Том. — Наша песня?
Девочка улыбнулась еще шире.
Из-под веранды появился другой енот, величаво прошел по серебристой траве к краю воды и, переваливаясь, вошел в ручей, барахтаясь
— Это Рэкуэл, леди Эрла, — объяснил Том. — Они чуть-чуть поиграют, прежде чем займутся рыбной ловлей для своего ужина. Что ты скажешь, Хилари? Хочешь сойти вниз и присоединиться к ним?
Она молча посмотрела на Тома, ее глаза были черными в лунном свете. Страх и желание так явственно смешались на ее лице, что я хотела закричать на Тома.
Он наклонился и положил руки на плечи девочки:
— Хилари. Тебе ничего не надо здесь бояться. В мире существует много вещей, которых ты должна опасаться, но здесь их нет. Никогда. В этих краях никогда не властвовал страх. Мои мальчики здесь тоже ничего не боятся. И тебе не надо. Козий ручей — особое место. Оно делает тебя здоровой и не вредит никому. Это обещание. Пойдем, я отведу тебя вниз.
Мужчина медленно поднялся, все еще держа руки на плечах ребенка, Хилари последовала за ним. Вместе они сошли вниз по деревянным ступенькам на пылающую серебром траву и, пройдя через двор, отправились к тому месту в найме ив, где играли еноты.
— Нет, — шепотом произнесла я и начала подниматься, чтобы идти за ними. О чем думает этот дурак, поступая так с моей дочерью?!
— Нет, — как эхо отозвался Картер. — Подождите. Он положил свою руку на мою. И я опустилась на стул. У берега ручья Том нагнулся и что-то прошептал Хилари.
Она кивнула, и оба нагнулись, сняли ботинки и засучили брюки.
Том запрокинул голову и начал петь. Стоя там, в серебряном блеске, он пел: „При свете… серебряной луны… я хочу страдать… с моей милой… и буду напевать… мотив любви…" Затем до нашего слуха донеслось: „Свети, свети, полная луна урожая…" Том начал танцевать в льющемся лунном свете. Как античный герой, как гибкий бог ночи и диких мест, он танцевал на берегу Козьего ручья, пел чистым, беззаботным тенором, полным смеха и радости, исполняя веселый, сложный, буйный танец.
Хилари присоединилась к Тому. Она сделала несколько спотыкающихся шажков босыми ногами, а затем, запрокинув голову, начала петь вместе со своим старшим другом и танцевать, как оживший эльф, каким она была раньше, как лист, несомый серебристым прибоем, как перышко, подхваченное вихрем чистого света.
Том взял ее за руки и закружил. Они пели, пели, пели… Темный, покрытый серебряными пятнами мужчина и мой серебряный в свете луны ребенок. „При свете серебряной луны" и „Свети, свети, полная луна урожая"… Они танцевали, кружились, пели и смеялись…
Окончив песню, они вбежали прямо на отмель Козьего ручья, прыгали, дурачились там, плескались и скакали в разлетающихся брызгах серебра, время от времени наклоняясь, чтобы плеснуть друг на друга полные пригоршни воды, — промокшие и сверкающие дети. Вокруг них резвились два енота. Над ручьем все выше и выше в небо скользила полная луна, и голоса мужчины и ребенка летели вслед за ней: „Свети, свети…"
Картер не двигался и не говорил ни слова. Я не могла сказать, сколько времени я просидела на залитой лунным сиянием веранде, со слезами, текущими по лицу, наблюдая, как моя дочь танцует и поет в лунном свете и серебряной воде Козьего ручья.