Королевский гамбит

Обер-лейтенант, насвистывая веселую песенку из модной берлинской оперетки, беспечно шагал по песчаной вьющейся вдоль заборов тропинке. Рядом лежала дорога. Бурая пыль ее была взбита колесами военных машин и повозок, а заросшие травой обочины расчерчены ребристыми оттисками танковых гусениц. День стоял на редкость погожий, тихий. В отдалении глухо рокотали орудия: в двадцати—двадцати пяти километрах от станции Ключи проходила линия фронта. Там, где грохочет бой, война, конечно, представляет опасность… И вдруг за ивовым плетнем, в зеленых лопухах мелькнул чей-то глаз. Обер-лейтенант схватился за пистолет. И тут, так показалось ему, небо рухнуло, покачнулась земля, завертелись, закружились белые мазанки, деревья, заборы. Вопль о помощи замер на губах офицера: пахнущая крутым солдатским потом жесткая ткань плотно закупорила рот. Откуда-то хлынул оранжевый поток тумана…

И сразу же над распростертым в бурой пыли телом склонился парень богатырского сложения в широком, темно-зеленом со светло-коричневыми пятнами маскировочном халате. Ловко подхватив обер-лейтенанта под мышки, взвалил на себя, перескочил покосившийся плетень и скрылся среди буйных зарослей заглохшего фруктового сада.

Из крупнолистых лопухов, кустившихся по обе стороны плетня, порскнули куры. Огненно-рыжий петух шумно захлопал крыльями, взлетел на плоскую крышу сарая. Одна из стен этого сарая развалилась, и замшелые доски торчали в разные стороны, словно шпангоуты разбитого бурей парусника. Воинственно оглянувшись, петух вытянул шею со встопорщенными перьями, надулся и закукарекал.

В белой мазанке, что стояла как раз напротив сарая, распахнулось окно. Солнце, отраженное стеклами, золотым дождем брызнуло на цветущий в палисаднике вишенник, расплескалось по испятнанной желтыми огоньками мать-мачехи лужайке. В окне с резными наличниками, как в портретной раме, возникла бледная одутловатая физиономия офицера с большим носом, черными усиками и косой челкой над правой бровью. Невольный свидетель разыгравшейся сцены смотрел на зеленые лопухи, где все еще кудахтали куры, на петуха, голосившего на крыше сарая, на заглохший сад, где скрылся призрачный великан. То, что произошло сейчас здесь, в глубоком тылу, где располагается штаб немецкого корпуса, казалось ему невероятным. Все оттенки боязни, тревога, страх, паническое смятение поочередно побывали на одутловатом и бледном лице гитлеровца. Он не верил собственным глазам. Но дорожная пыль сохранила четкий оттиск обер-лейтенантовой спины, а внушительные следы, оставленные подошвами солдатских сапог с подковками на каблуках и носках, отпечатавшиеся здесь же, исключали сомнения. И офицер заторопился. Захлопнув окно, он, нервничая, принялся застегивать френч, с трудом попадая пуговицами в петли. Но так и не застегнувшись, взвел курок пистолета и бросился в штаб.

Гарнизон был поднят на ноги. Сразу же удалось выяснить, что русскими похищен обер-лейтенант Руттер, командированный с особо секретным поручением в Ключи. Начальник штаба пехотного корпуса оберст Зильберг, у которого всего лишь полчаса назад сидел гость из штарма, негодовал: средь белого дня, почти на глазах гарнизона похитить офицера! На оборонительные участки Зильберг направил экстренное распоряжение. “В наши боевые порядки проникла группа русских разведчиков…” и далее категорически приказывалось “во что бы то ни стало ликвидировать группу”. Оберст потребовал удвоить, утроить… удесятерить бдительность.

Ключи были взяты в кольцо, и по горячему следу похитителей устремились автоматчики, проводники с лучшими сыскными собаками.

А в это время обер-лейтенант Руттер лежал под шелестящим на ветру пологом густых орешников, что заполнили до краев глубокий овраг в полутора километрах от Ключей. Лежал он на спине, раскинув руки по сторонам и задрав к небу острый подбородок. В подернутых мутной белесой пленкой глазах его отражались барашки белых облаков, небесная синь. У изголовья, на траве, сидел, сложив ноги калачиком, старший сержант Николай Полянский и угрюмо созерцал лиловый кровоподтек на виске “языка”.

Ветка лещины мерно раскачивалась, цепляясь за пилотку Николая, будто силилась стянуть ее с головы парня, прикоснуться к его русым кудрям.

Смерть обер-лейтенанта всерьез опечалила Полянского. Ведь он пленил его с целью… Дело в том, что противник внезапным ударом отбросил наши части на восточный берег реки Сож, и группа разведчиков из дивизии генерала Бурова, еще две недели тому назад ушедшая в поиск во вражеский тыл, оказалась в полнейшей изоляции. Они не знали теперь, как и где переходить линию фронта. А бродить по территории, занятой врагом… Рано или поздно разведчики будут обнаружены фашистами и погибнут в неравном бою.

Обер-лейтенант мог, наверное, многое прояснить. Он указал бы на слабые места в своей обороне, точно обозначил бы по карте стыки между частями и подразделениями…

Но удар, силу которого старший сержант не соразмерил в спешке, перемешал все расчеты, свел на нет дерзкую операцию, на свой страх и риск предпринятую Николаем.

Послышалось тонкое повизгивание собак, голоса людей, позвякивание оружия. Вскочив, разведчик торопливо сложил документы и письма, найденные у обер-лейтенанта, в его же полевую сумку, отстегнул и спрятал за пазуху пистолет, взял автомат наизготовку и спустился по глинистому склону в овраг, где протекал мутный ручей. Листва не пропускала сюда солнечных лучей, поэтому воздух здесь был сырой, тяжелый. По ручью Николай добрался до речки, окунулся в воду с головой, смыл запахи и, крадучись, камышами двинулся на восток.

Погоня спешила. Овчарки, щетиня на загривках шерсть, рвались вперед, натягивая ременные поводки. С убыстренного шага проводники давно уже переключились на рысь и все же, едва поспевая за собаками, продолжали подгонять их.

— Искать! Искать! — разносилось по речной долине.

На трясинистом полуостровке, в том месте, где кочковатая поросшая осокой перемычка опоясывает полукольцом устье ручья, собаки заметались, виновато скуля: след исчезал. Чертыхаясь, солдаты разбрелись по жухлым прибрежным камышам, исследуя каждый клочок земли. Злые, перепачканные илом, утомленные ходьбой по зыбким плавням, они затем сгрудились на полянке и начали совещаться. Говорили горячо. Размахивали руками, показывая то на восток, то на запад. Замолкали над картой. И снова галдели. Наконец, пришли к единому решению, разделились на четыре группы. Две, столкнув в воду надувной понтон, очевидно, забытый здесь саперами, переправились на противоположный берег. Замысел немцев был прост: двигаться по обоим берегам реки в западном и восточном направлениях.

Николай, наблюдавший за военным советом врагов, недобро усмехнулся: “Стратеги, ничего не скажешь. Учли все варианты, кроме моего”. Он дождался, когда солдаты разойдутся по маршрутам, и, не торопясь, зашагал на восток.

Густые и высокие, в рост человека, тростники были как джунгли. Местами речные берега сближались, и тогда деревья сплетали ветви над водой. Зеленые туннели эти были так низки, что приходилось пробираться по ним, согнувшись в три погибели. Поясницу ломило. Мошкара живым облаком тянулась за разведчиком, забивалась в рот и нос, лезла в глаза и уши, крапивой жгла шею и лицо. Николай, касаясь грудью воды, не шел, а плыл, загребая руками, как веслами, гнучие камыши. С илистого дна, взбаламученного ногами, на поверхность поднимались и звонко лопались пузыри болотного газа. От него тяжелела голова, поташнивало.

Под вечер, в покрытом листьями кувшинок затончике, где будто разом вытряхнутые из мешка громоздились в беспорядке причудливые коряжины, Николай устало присел на корень полузатонувшего дерева. Все сроки явки на пункт сбора миновали, а идти в глухую балку сейчас никак нельзя: если гитлеровцы возьмут след, то обнаружат группу. “А не лучше ли будет двинуть напрямик? Обойду пункт сбора и переплыву Сож возле мельницы?” Это показалось ему вначале заманчивым. Но, поразмыслив, он отверг свои планы начисто. Разведчики, конечно, ждали бы его, а потом принялись за розыски. Оставалось одно — запутать следы, сбить погоню.