Королевский пурпур

Когда Люси вошла в кухню узнать, чем накормить собак, Августина уныло разглядывала содержимое шкафа для провизии.

— Объедки для собак? — отозвалась она мрачно и поджала губы. — Было бы неплохо, мадемуазель, чтобы какие-то объедки достались нам, чего уж говорить о собаках! Можете сказать ее светлости, что мясник отказывается поставлять нам мясо, пока ему не оплатят последний счет, а молочник тоже дерзит. Я не желаю иметь дело с этими торговцами да еще думать, чем накормить целую свору собак!

Люси присела на край чисто выскобленного кухонного стола и постаралась успокоить Августину. Да, утро не задалось, на

морщинистом лбу Августины обозначились глубокие, словно трамвайные линии, борозды, а щеки пылали, видно, она еще не отошла от недавней перепалки с молочником.

Люси попросила показать ей счет от мясника и удивилась сумме, запрошенной всего лишь за ногу барашка и пару говяжьих почек.

— Чудовищно! — воскликнула она. — Да столько мяса мы не съели бы и за месяц!.. Пятнадцать фунтов, шесть шиллингов и четыре пенса! Кошмар! Да и вообще мы такого количества и не видели, — заявила она, но вдруг осеклась, как бывает, когда неожиданно вспоминают какую-то неприятную подробность.

Августина еще плотнее поджала губы, так что они почти исчезли, и потянулась к ларю с мукой. Единственное, что ей оставалось, — добавить сытный пудинг собственного приготовления в меню завтрака. Люси тихонько застонала:

— Ой, Августина, только не с патокой опять!

— Патока полезна, — затрясла Августина головой. — Когда я была молодая, мы добавляли ее в слабительное. К тому же у меня хватило ума купить четырнадцатифунтовую канистру, когда была возможность. И что толку порицать меня за большой счет от мясника. Самая лакомая мясная подливка идет собакам, и ее светлость настаивает, чтобы их кормили до отвала. Они такие наглые, эти собаки… Чего удивляться, что они всех хватают за щиколотки… — Она с остервенением плюхнула тесто на разделочную доску. — Молочник только сегодня утром жаловался на них, это и была одна из причин, почему он так рассердился. Счастье еще, что он не привел полицейского.

— О Боже, — ужаснулась Люси. — Снова Митци?

— Она.

— Не любит она щиколотки… Во всяком случае, щиколотки пролетарские…

— Ее светлости пора понять, что прежние дни миновали, — сердито проговорила Августина, вымешивая тесто, и презрительно фыркнула. — В прежние времена такому вульгарному типу, как этот молочник, приказали бы никогда больше близко к этим дверям не подходить, раз он посмел жаловаться на то, что его укусила одна из собак. А мы держали всегда не меньше двадцати восьми псов, и все были злющие… А мясник в прежние времена был счастлив, если ждать своих денег ему приходилось всего год. — Августина тяжело опустилась на стул, и вдруг по ее морщинистой щеке поползла слеза — слеза, вызванная ностальгией. — В прежние дни в погребе всегда висело несколько кусков оленьей грудинки, не говоря уже о дюжине ощипанных цыплят — хоть сейчас сажай в печку. А целый строй молочных поросят, похожих на только что родившихся младенцев, только и ждал, когда их сварят, а сварить могли в любой час, днем и ночью, да еще в вине… — Голос у нее дрогнул от тоски, и в посудину с тестом упала вторая слеза. — А лучший кларет, мерцающий, красный, как кровь, если смотреть на свет, подняв его в бокале, таком тонком, что он может разбиться вдребезги, стоит до него дотронуться…

— Наверно, если ваши служанки отличались такой же неловкостью, как теперешние, у вас скапливались горы битого стекла, — заметила Люси — чувство юмора всегда приходило ей на помощь.

Глаза Августины сердито блеснули, когда она вспомнила женщину, каждый день приходившую помогать по дому и делавшую то, что Августина уже не могла теперь делать из-за ревматизма: например, раз или два в неделю скрести пол на кухне. Августина презрительно присвистнула сквозь зубы.

— Служанки! Это вы их так называете? Да будь у меня палка, я бы с них заживо всю кожу содрала!

—

Лучше дайте-ка мне последние счета, — попросила Люси, понимая, что домоправительнице нужно как-то помочь, но она не могла придумать, как именно. — Ее светлость уже исчерпала свой кредит в банке, и получить деньги она сможет только через месяц, так что не знаю, как нам эти счета оплатить.

— А вы скажите ей, пусть продаст часть своих драгоценностей, — раздраженно посоветовала Августина. — Зачем нужны бриллиантовые браслеты и серьги, когда мы голодаем? Да еще — того и гляди — в дверях появится домовладелец и потребует заплатить за квартиру!

Но Люси не могла представить себе, что такое может случиться, ведь поверенные ее светлости регулярно раз в три месяца отправляют чек, оплачивающий эту безобразную квартиру; и уж во всяком случае, их хозяин — джентльмен, одетый с иголочки и владеющий целыми кварталами домов и прочей собственностью, — конечно, не унизится до того, чтобы выйти возле их дверей из своего «роллс-ройса» и потребовать плату за квартиру.

Но Люси сочувствовала Августине, понимала, как ей неприятны постоянные сцены у входа в дом, разделяла многие чувства, которые та выражала, и она посоветовала Августине взбодриться, а когда та поставила пудинг запекаться, попросила заменить повидлом тошнотворную черную патоку из четырнадцатифунтовой канистры. А сама по узкой лестнице стала подниматься в спальню к ее светлости, зажав в руке пачку счетов.

Титул «ваша светлость» — теперь уже чисто комплиментарный — унаследовала дочь правящего монарха одного из европейских княжеств, почившего в 1906 году. Она вышла замуж за простого человека, хотя и ему был пожалован титул, и она называла себя графиней Ардратской. Доставшиеся ей в наследство небольшие деньги быстро таяли, и еще двадцать лет назад люди с удивлением смотрели на нее, когда она требовала называть себя «ваша светлость» или — еще более нелепо — «ваше высочество».

Для Люси, однако, графиня была тем, кем она сама себя считала. Ее не смущало, что графиня живет в непрестижном районе Лондона, носит потускневшие туалеты и время от времени получает повестки в суд с требованием произвести необходимые выплаты. Люси постучала в дверь спальни, получила разрешение войти и нашла свою хозяйку удобно устроившейся на высоко поднятых подушках в кровати невероятных размеров, больше похожей на катафалк. На коленях у графини все еще лежал поднос с утренним завтраком, и она тут же стала жаловаться, что китайский чай плохо заварен.

— Ну почему Августина кладет так мало заварки? — возмущалась графиня. — Она же прекрасно знает, что я люблю крепкий чай! А если у нее иссякли запасы, пусть сходит в ближайшую лавку и купит еще.

— А за какие деньги, мадам? — мягко спросила Люси.

Старая леди на какое-то время опешила, а потом раздраженно пожала узкими плечами, укутанными в несколько шалей.

— Деньги? Какая мерзкая тема для такого раннего утра!

Она улыбнулась Люси. Улыбка была приветливая, очаровывающая, но с какой-то мольбой, отчего у Люси упало сердце.

— Люси, милочка, подбросьте-ка угля в камин да как следует помешайте кочергой, чтобы видно было пламя.

В спальне уже было так тепло, что Люси с радостью бы ринулась к окну и раздвинула занавески — они все еще оставались плотно задернутыми — да распахнула бы окно, чтобы в комнату ворвались бодрящее весеннее солнце и свежий воздух. Это развеяло бы душную смесь запахов плесени, различных притираний, сажи невычищенного камина и пыли, накопившейся в мебельной обивке за жизнь нескольких поколений. Но Люси понимала, что не отважится на это, не станет рисковать своей пусть неоплачиваемой, но важной для нее работой, не посмеет подвергнуть графиню опасности внезапно оказаться на сквозняке и, не дай Бог, простудиться.