Королевы Нью-Йорка
Шрифт:
Я шумно вздыхаю – челка взлетает. Поверить не могу, что этим летом мама с папой заставляют меня заниматься с Сиси математикой – можно подумать, мой скудный набор извилин внезапно превратит ее в гения. Родители никогда не признаются в этом, но я знаю, что они возлагают на нее большие надежды – на их второй шанс, их протеже, на ту, что станет гордостью нашего рода, окончив Гарвард и устроившись на хорошо оплачиваемую работу в «Гугл».
Я упираюсь подбородком в стол. Заниматься с Сиси должна Ариэль, а не я. Бросаю взгляд на телефон. Ариэль так и не ответила на наши сообщения – после эсэмэски о прибытии и письма вслед она пропала в краю Кроксов и Эйнштейнов из Кремниевой долины. Я не представляю, что у Ариэль на уме, когда от нее нет ни
Есть новости от А?
Едва я нажимаю «Отправить», как Эверет отвечает:
Неа.
Мама говорит, что мне не следует донимать Ариэль, что нет никакого смысла обсуждать Беа, что покойников нужно оставить в покое. Поклон отвесили, благовония сожгли – и на этом все, горе заперто в гробу, которому место в плодородной почве под покровом молодой травы. Травой Ариэль, кажется, пока не покрылась.
– Джи-джи, смотри!
Сиси вскидывает на меня шоколадные глаза-бусины, птичка оригами у нее во рту. Сиси выплевывает ее.
– Мы летим!
Я вздыхаю. С математикой она не справится, даже если ее жизни будет грозить опасность, но вот бумагу складывать ей удается действительно хорошо.
Я выбираюсь из-за стола, сгребаю Сиси в объятия, кружу по кухне, как бумажную птичку. Тяжеловата она стала. Но мне все равно нравится, как она хохочет, когда мы ныряем к кафелю на полу и закладываем вираж в сторону гостиной. Я опускаю ее на ковер, и она катается по нему, икая от смеха.
– Ай-яй, чем вы тут заняты?
Я поднимаю голову – мама с хмурым видом пытается захлопнуть входную дверь. На ней приличный свитер, рукава закатаны до локтей, волосы завиты. Из-за двери тянутся запахи кунжутного масла и соевого соуса, разлетаются по всей квартире с ее тонкими стенами.
Мама кладет сумку на стол и скрещивает руки на груди.
– Что-то не похоже на математику.
Сиси, тут же умолкнув, неуклюже отползает обратно в кухню, старательно прячась под стульями.
– Я тебя вижу.
Сестренка хватает свою бумажную птичку и хихикает. Мама цокает языком и уходит в гостиную. Юбка измята, укладка распустилась, поникла. Несмотря на мамины усилия, входная дверь распахивает пасть словно в зевке – за ней виднеется коридор с заляпанным ковролином и щербатыми бурыми стенами. Этажом ниже папа выкрикивает заказы и пересчитывает выручку, несмотря на то что обеденный наплыв давно схлынул, а до ужина еще далеко. За столиками сидят только пожилые китайцы, которые по ложечке вливают себе в чай спиртное, наблюдая, как их жены разгадывают кроссворды и снимают шкурки с апельсинов. Папа никогда таких не выставляет. Дух родины – так он про них говорит.
Мама кладет ноги на журнальный столик. Сиси выбирается из-под стульев и устраивается у нее под крылышком. Мама, пусть и делает вид, что сердится, притягивает сестренку к себе и целует в макушку.
– А где бабуля? – спрашивает она.
– Дремлет.
В этом состоянии она сейчас проводит большую часть дня – спит, свернувшись клубочком, в их с Сиси комнате, ее ходунки стоят рядом, приставлены к тумбочке. Бабуля живет с нами с начала лета – с тех пор как ее состояние из-за Паркинсона заметно ухудшилось и папа решил, что его матери жить одной в студии в Чайнатауне больше не безопасно. Мы с мамой и папой по очереди за ней присматриваем: вливаем по ложечке яичный суп ей в рот, провожаем до туалета и купаем раз в несколько часов. Папа старается брать большую часть забот о бабуле на себя, но поскольку медицинские счета за ее лечение высоки, а официанты ждут повышения зарплаты, он проводит все свободное время в ресторане, то и дело выгребая деньги из кассы и пересчитывая каждый доллар.
Мама включает телевизор и находит тот единственный канал, где показывают новости на северокитайском.
– Иди, – говорит она, не сводя глаз с телевизора. Сиси уснула у нее на коленях.
– Серьезно?
– Вернись домой к ужину.
Я сую карандаши в карман шорт и пулей вылетаю из дома, пока мама не передумала.
Я отстегиваю велик и еду вниз по Сорок первой авеню в сливочно-желтом потоке солнечного света. Мимо проносятся машины, старушка в кислотно-розовой дутой куртке отшатывается, когда я закладываю поворот вдоль тротуара. Притормаживаю возле Унисферы и устраиваюсь на одной из скамеек, окружающих металлическую скульптуру. Здесь царствуют голуби – они клюют крошки у меня под ногами, а рядом раскатывают скейтеры. Я достаю альбом из корзинки велосипеда и открываю на странице с начатым рисунком Итати Утиха. Это мой любимый персонаж в «Наруто» [18] . Его ухмылка вышла отлично, но вот глубоко посаженные рубиновые глаза и длинная неровная стрижка никак мне не удаются. А я хочу, чтобы получилось идеально. Хочу передать, что он не просто злодей, а что за его паршивыми поступками стоит всего лишь отчаянное желание защитить свою деревню. Набросав контур волос, я перехожу к глазам – в которых сквозит мука, стоицизм.
18
Манга Масаси Кисимото, экранизированная в 2002 году в виде аниме, которая рассказывает о жизни шумного и непоседливого ниндзя-подростка Наруто Удзумаки, мечтающего достичь всеобщего признания и стать Хокагэ – главой своего селения и сильнейшим ниндзя.
– Эй!
Я вскидываюсь от неожиданности, плечи подскакивают, альбом падает на гравийную дорожку. Чужие руки поднимают мои рисунки. Я веду взглядом по рукам, по плечам, по телу и наконец вижу лицо. Акил. Смотрит на меня. Протягивает мне альбом.
– Блин, – говорит он. – Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя напугать. Я тут просто, кхм, район исследую.
Я разглаживаю рубашку и стараюсь не пялиться на его шею, по которой градом катится пот.
– Ой, – отвечаю я, – то есть ничего страшного. Ты, э-э, на пробежку вышел?
Акил утирает футболкой лицо.
– Нет, – смеется он, – я занимаюсь так называемым городским пешим туризмом.
– Городским пешим туризмом?
– Да, это типа как обычный пеший туризм, только в городе.
– Ну то есть… просто гуляешь?
Он мотает головой, ворошит свои кудри.
– Идти надо быстрее, чем обычно. Сложно объяснить. Я занимаюсь этим, когда нервничаю. Мама говорит, что эндорфины помогают справиться с тревогой. Нужно просто выпустить это из себя, понимаешь? – У него по шее расползается румянец. – Прости, сам не знаю, зачем тебе это все затираю.
– Да нет, все путем.
Я смотрю на свой альбом у Акила в руках, а он тем временем перешагивает через мой велик и садится рядом на скамейку. Мы как две точки в тени огромной металлической планеты.
Колено у Акила дрожит, ступня отбивает ритм по бетону. Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но не нахожу слов. Впрочем, это и неважно, потому что Акил разглядывает мой рисунок, его нос в считаных дюймах от начатых глаз Утихи.
– Вау, вот это кайф. – Он склоняет голову вбок. – У тебя необычный стиль.
Я заливаюсь краской.
– Это из аниме.
– Аниме?
– Да, типа мультяшный персонаж. Но не из детских мультиков, понимаешь? Это персонаж из моего любимого японского мультсериала. Ничего особенного.
– Ну, – заявляет Акил, бережно вручая мне альбом, – выглядит офигенно.
Он широко улыбается, и я невольно улыбаюсь в ответ.
– Итак, – я осторожно подбираю слова, – почему же ты нервничаешь? В смысле, можешь и не рассказывать. Ну, если только сам не хочешь.
Акил пожимает плечами.