Короли рая
Шрифт:
За последние несколько лет слуги жриц много раз нападали на Року – иногда у черта на рогах, иногда средь бела дня в городишках, но всегда от имени Ордена Гальдры. Сказать, что им «не везло», было бы неточно. Рока забивал своих несостоявшихся убийц или столь же часто переманивал их на свою сторону. Как раз таки мужчины, которых использовал Орден для подобных задач, оказывались наиболее восприимчивы к его проповеди, и действительно, половина его вассалов – его самые верные приспешники – когда-то были посланы убить его. Их победили, в бою либо
Дважды он отсылал мужчин обратно к их нанимателям с вымазанной пеплом отрубленной головой, просто чтобы обманом заставить жриц поверить, будто с ним разобрались. Эгиль даже слышал молву, что однажды ночью Рока проскользнул в дом верховной жрицы и перерезал ей горло, хотя было ли это правдой, он не знал.
Не будет преувеличением сказать, что Орден считал его демоном. Или, в самом крайнем случае, худшим преступником на свете. И вот теперь он был здесь, храбро шагая в самое сердце закона, чтобы обвинить верховную жрицу в убийстве – прямо ей в лицо – на суде, проводимом ее союзницей, в окружении сотен праздных воинов, преданных этой союзнице. И он заранее предупредил, что придет.
Рока всегда говорил о конце мира, и Эгиль всегда считал, что это вздор. Под неестественной смышленостью, удалью, холодной расчетливой беспощадностью скрывался маленький сердитый мальчик, скучающий по своей матери и ненавидящий весь белый свет. Рока хотел мести, ничего больше, и наверняка предупредил Законовещателя о своем приходе лишь затем, чтобы погибнуть в сиянии славы… И тогда Эгиль понял, что каждому из этих мужчин предстояло умереть.
Кроме меня, осмелился поверить он.
У него и оружия-то нет, и от него не ждут, что он будет драться. Я могу сбежать верхом на Суле, когда начнется бой. Я могу отбросить мужчин в сторону и удрать без оглядки.
Возможно, перед бегством он сумеет прихватить рунный клинок, а то и не один, и жить аки вождь. Они будут стоить больше, когда Рока умрет, – особенно эти последние, травленные «кислотой», «закаленные» творения, которыми его хозяин так гордится.
Впервые за много лет он почувствовал, как в его груди смешались страх и надежда. Если что-то и может убить Року, подумал он, так это подобное безумие. Этот железный капкан закона, в который он просунул шею.
Да, отныне Эгиль всегда будет калекой, этого не изменишь, но он мог бы стать очень богатым калекой, и в этом была вся разница. Он спрятал улыбку, сохраняя на лице как можно более пассивное выражение, и незаметно взглянул на хозяина.
Рока пристально поглядел на него:
– Отведи Сулу в конюшню, Эгиль. – Он похлопал животное по боку. – Вели мальчику накормить и напоить его. Затем приходи к кругу закона.
Не колебаться, вопил его разум, хотя сердце, казалось, подскочило к самому горлу.
– Да, господин.
– И Эгиль, – глаза Роки впились ему в душу, – будь внимателен сегодня – когда мы закончим, я хочу, чтобы ты написал новую песню.
– Да, господин.
Он почувствовал, как пламя надежды словно окатило холодной водой.
Возможно, жрицы и правы, с горечью подумал он, возможно, он все-таки демон.
Прочти еще раз.
Дала не отрывала глаз от свежего пергаментного свитка, надеясь, что произнесла все символы правильно:
– Букаяг, называемый Последним Рунным Шаманом, обвиняет вас в убийстве Бэйлы, дочери Гиды, и Роки, сына Бэйлы. Он встанет на священную скалу в пятый день месяца тавдугара и будет говорить перед Богиней.
Последовало молчание, и Дале эти слова показались почти шуткой. Она знала этого «Букаяга» не более чем по сплетням в залах – наверное, какой-то внезаконник со склонностью к рисовке, если он вообще существует. Но Кунла, дочь Астрид, Верховная Жрица Южной префектуры – и последние два года наставница Далы, – не выглядела веселой. Она пересекла комнату и, выхватив свиток из рук Далы, поднесла телячью кожу ближе к свету очага.
Дала стояла и ждала в их маленьком, темном доме. Она с покорным вздохом отметила, что ее хозяйка натоптала грязными ботинками по мехам и половицам, вылизанным только сегодня утром. Если не грязный снег зимой, горестно подумала она, так черная слякоть весной или летом.
Она нагнулась и подобрала, возможно, единственный экземпляр учений Гальдры в округе, надеясь, что Кунла слишком отвлеклась, чтобы заметить, что подопечная оставила текст у очага.
– Подпалишь эту книгу, девочка, и я освежую тебя заживо. – Кунла не потрудилась оглянуться.
– Да, госпожа. – Дала скорчила гримасу и закрыла книгу, прежде чем убрать ее в свой ящик. Она не то чтобы боялась жрицу, хотя за ее неудовольствием часто следовало страдание, но не хотела подвести ее или выглядеть дурой.
Кунла сложила письмо и воззрилась на огонь.
– Летние выборы через две недели. – Она вздохнула. – У меня вот столечко времени, чтобы разобраться с этим, а после пересечь половину гребаного мира.
Дала не была уверена, хочет ли жрица ответа, но, как обычно, не смогла удержаться:
– Разве это не просто уловка, госпожа? Одна из ваших врагов, пытающихся задержать вас?
Кунла приложила тонкие пальцы ко лбу, измазав его грязью.
– Конечно, так и есть. Но это ничего не меняет. Если я пойду прямо в Зал Суда для подачи заявок в первом туре, мои соперницы скажут, что я непригодна для участия, пока не будут сняты обвинения. К тому времени выборы будут закончены или в самом разгаре, и меня оставят здесь, чтобы терпеть морозы, отморозков и южные заморочки еще пять лет. – Ее губы дернулись, и Дала подумала, что она может бросить дорогой велень в очаг, чтобы сжечь. Вместо этого Кунла зарычала и принялась расхаживать, разнося грязь от стены к стене.