Корона для миледи
Шрифт:
— Встаньте, — распорядился он, — и снимите сорочку. Хочу посмотреть, что я купил.
Его приказ потряс ее. Ничто из рассказанного ей не подготовило ее к такому. Это утвердило ее во мнении, что для Этельреда она значит не многим более, чем какая-то вещь. Тем не менее, скрыв свою обиду, она изо всех сил постаралась расслабить мышцы своего тела, следуя совету Маргот. Ничего не говоря, она соскользнула с кровати, развязала на груди тесемки и позволила сорочке упасть на пол у своих ног.
Эмма беззвучно поблагодарила Маргот, так как из-за легкого опьянения эта задача показалась ей скорее смехотворно нелепой, чем затруднительной. Она едва сдержалась, чтобы не захихикать. Она часто стояла голой перед своими служанками, которые мыли ее с ног до головы, и Эмма решила воспринимать происходящее так же. Однако, несмотря на тлеющие в жаровне угли, в комнате было прохладно, и она ощутила, как затвердели ее соски. Эмма подняла подбородок и, легкомысленная из-за выпитого вина, чуть не поддалась жгучему искушению попросить раздеться и короля, чтобы она тоже могла его осмотреть, но все же решила этого не делать. Она не представляла, какие чувства у нее вызовет вид голого мужчины. В любом случае раньше или позже ему придется раздеться. Ей нужно лишь подождать.
Этельред угрюмо взирал на свою молодую жену, и в нем боролись вожделение и подозрительность. Его обеспокоило то, что она выполнила его грубый приказ с такой готовностью. Он сказал это от злости — на своих советников за то, что принудили его к этому браку, на ее брата за требование ее короновать, на Эльфхельма, черт его побери, за то, что науськивает против короля собственных сыновей. Во всем этом не было никакой вины этой девушки, но теперь, после того как она так бесстыже перед ним обнажилась, Этельред задался вопросом, почему она это сделала.
Ругаясь, он прошел к маленькому столу, на котором стояла бутыль, и налил себе вина.
— Вы девственница? — спросил он.
Если нет, это объяснило бы, почему Ричард подсунул ему младшую сестру. Она была уже использована. Откуда ему знать, возможно, она уже носит под сердцем нормандского отпрыска?
Уставившись на нее поверх кубка, он заметил, как все ее тело порозовело от его вопроса.
— Я девственница, — ответила она. — Кроме того, я королева и не позволю, чтобы со мной обращались как с какой-нибудь портовой шлюхой.
Опрокинув в себя содержимое кубка, он отшвырнул его на пол и принялся стаскивать с себя одежду.
— Вы королева лишь по моей милости, — сказал он. — Лучше вам об этом не забывать. А утром, после того как советники осмотрят простыни, мы будем знать наверняка, точно ли вы не являетесь портовой шлюхой, как вы красочно изволили выразиться. Теперь забирайтесь на кровать и приступим непосредственно к делу.
Позже, когда она спала рядом с ним, Этельред лежал, уставившись широко раскрытыми глазами на пламя свечей, стоящих по бокам кровати. Он выполнил свои обязанности короля и супруга настолько умело, насколько смог. Девушка, надо отдать ей должное, сделала то же самое. Насколько он мог судить, она не была шлюхой. Она лежала под ним, безответная и податливая, как спящая кошка. Он ожидал чего-то большего после того, как она разделась перед ним, будто какая-то богиня викингов. Но она его разочаровала. Это и к лучшему. Он хотел бы как можно меньше иметь с ней дела, ровно столько, сколько от него требовали Церковь и его королевский сан.
Этельред закрыл глаза, и в наступившей темноте его мысли перенеслись к его покойной жене. Ему было всего семнадцать, когда он на ней женился, а ей двадцать. За все долгие годы их супружества он никогда не видел ее голой. Каждый раз, когда он ложился с ней в постель, она вела себя как монахиня, сжимаясь от отвращения к действу, в котором была вынуждена участвовать. Хотя она ни разу ему не отказала, его приставания она переносила в целомудренном молчании, вероятно, молитвой помогая себе пережить эти испытания. Каждый раз, когда она беременела, она сообщала ему об этом незамедлительно и с нескрываемой радостью, так как, будучи в положении, она не обязана была отвечать на его плотские притязания, вызывавшие у нее омерзение. Самым счастливым временем для нее была беременность. Он также бывал тогда вполне доволен, поскольку получал удовольствие на стороне, с женщинами, которые с радостью раздвигали перед ним ноги.
Он сел на кровати, чтобы лучше рассмотреть девушку, свернувшуюся калачиком под мехами. Ее рассыпавшиеся по подушкам волосы в свете пламени свечей сияли серебром. Похоже, их близость не вызвала у нее отвращения. Он даже заметил ее отстраненно-ошеломленный взгляд на себе, когда проникал в нее, и это заставило его задуматься, что происходит в ее сознании.
Возможно, если он возьмет на себя этот труд, между ними возникнет привязанность. Она была достаточно юной и неопытной для того, чтобы научить ее премудростям любви. Было бы довольно приятно находиться с ней в постели.
Однако это дало бы ей определенную власть над ним, а став его королевой, она и так получила слишком много власти. Ему не нужна была королева, не нужна была и жена, и все же, черт возьми, вот она, перед ним.
Он снова улегся на кровать, спиной к спящей супруге. Он ничего не должен этой женщине. Он будет использовать ее для своего удовольствия, пока ее нагота будет его возбуждать. Он обрюхатит ее и отдаст распоряжение своему священнику молить Небеса о том, чтобы это была девочка. И он не даст ей ничего сверх того, что от него требует брачный контракт. Пусть довольствуется званием королевы, поскольку, кроме него и ребенка, она от него больше ничего не получит.
Глава 10
Апрель 1002 г. Кентербери, графство Кент
В понедельник, на следующий день после Пасхи, во дворце архиепископа собралось более сотни женщин поклониться молодой жене Этельреда. Эльгива прибыла в сопровождении Грои с опозданием. Пока она пыталась протиснуться вперед, ближе к помосту, к ней крепко прижалась тучная матрона, от которой исходил запах гвоздичного масла, и от острого пряного аромата Эльгива едва не лишилась сознания. На мгновение она снова ощутила себя ребенком, прячущимся в сундуке с платьями своей матери. Она лежала там, охваченная мраком, запахом гвоздики и безумным страхом, не имея сил ни освободиться, ни пошевелиться, ни сделать вдох.
Такой же панический ужас овладел ею и сейчас, и она захныкала, пытаясь вывернуться из поглотившей ее толпы и облака пряной вони. Испытывая тошноту и головокружение, она закрыла лицо плащом, но это не спасало от острого запаха гвоздики. Ощутив спазмы в горле, Эльгива испугалась, что ее сейчас может стошнить, но Гроя взяла ее руку и стиснула, чтобы привести свою госпожу в чувство.
— Идемте к стене, — сказала она решительно. — Там вы сможете отдышаться.
Едва не падая в обморок, она следовала за Гроей, энергично расталкивавшей локтями окружающих, мимо возмущенных благородных дам. Все больше и больше слабея, Эльгива вцепилась в руку своей служанки, и наконец они добрались до стены. Затем Гроя согнала со скамьи зевак и помогла ей на нее сесть. Обжигающий холодный воздух ударил ей лицо, и она вдохнула его полной грудью, наслаждаясь отсутствием запаха гвоздики и влажной шерстяной одежды.
Постепенно головокружение отступило, и Эльгива прислонила гудящую голову к каменной стене, а Гроя тем временем тоже забралась на скамью, чтобы наблюдать за происходящим в центре зала. Но когда Эльгива увидела молодую королеву, ее снова замутило. В окружении стражников и свиты Эмма восседала на троне под золотым балдахином. На ней была королевская темно-синяя мантия, ее светлые волосы были заплетены в две длинные косы, а голову венчал тот самый золотой венец, который на нее вчера возложил архиепископ.