Корона для «попаданца». Наш человек на троне Российской Империи. Дилогия
Шрифт:
— Я согласен, ваше императорское величество. Прошу вас утвердить высочайший рескрипт о присвоении господину Рукавишникову Александру Михайловичу чина действительного статского советника.
Император внимательно смотрит мне в глаза. Потом проходит из угла в угол кабинета, останавливается передо мной и снова пристально смотрит мне в глаза. Висит драматическая пауза.
— Даже так? Слушай, сын, он что, действительно ТАК нужен?
— Да, ваше императорское величество.
— И ты согласен?.. — вновь этот же давящий, пристальный взгляд.
— Согласен.
Новая, еще более долгая пауза. Внезапно он хлопает меня по плечу с такой силой, что я аж приседаю:
— А ты — молодец,
— Но, ваше импера… — глухо начинаю я, но замолкаю на полуслове.
Черт! Как хорошо было пару лет назад, когда я мог, подпоив императора водкой с кокаином, подсунуть на подпись любую бумагу… Эх, а если и сейчас?.. Или — так и вообще — устроить вне срока «происшествие в Борках», но уже без чудесного спасения? Как говорится: хоть вы мне, батюшка, и симпатичны, но… «Ничего личного, это просто бизнес!»
— А с Мореттой я тебе свадьбу не запрещаю, — внезапно огорошивает Александр. — Тебе, пожалуй, запретишь, так ведь ты втихаря, а тут дело государственное…
Император отворачивается к столу. Я смотрю на его ссутулившуюся фигуру. Боже мой! А я еще страдал, что один тут оказался! Вот кто на самом деле одинок. А я, скотина такая, о покушении думаю! Подхожу к нему сзади, обнимаю, как могу крепко, этого великана.
— Рар'a, простите меня, — ничего другого в голову не приходит. — Простите меня…
На глаза навернулись предательские слезы. Ведь он один, совсем один! А тут еще я…
— Ну-ну, — медвежий бас звучит успокаивающе. Чудовищная лапа гладит меня по голове. — Ты что это, наследник, расчувствовался, а?
Он бормочет что-то ласковое, а я вдруг с особенной остротой понимаю: я здесь чужой. Абсолютно чужой!..
…На следующий день, перед занятиями по рукопашному бою, Шелихов принес мне телеграмму от нашего посланника в Копенгагене барона Толя. Отжав «воду» из славословий и велеречий почтеннейшего дипломата, на выходе я получил следующее: «Принцесса Виктория отправляется сегодня на корабле «Эльсинор».
— Егор! Вели, чтоб на поезде были готовы. Через пятнадцать минут выступаем. Завтрак и все прочее — уже в поезде.
— Слушаю, государь.
За дверью моих покоев разносится повелительный голос Шелихова, потом приглушенный топот ног. А вот интересно, это что ж за корабль они там, в Датском королевстве, к перевозке ценного груза припрягли? Поди, яхта какая-нибудь. Или, может, крейсер?..
Рассказывает принцессаВиктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Два дня в Дании промелькнули как одно мгновение. Ночь, проведенная в особняке Мольтке дворца Амалиенборг, который после страшного несчастья восемьдесят четвертого года стал основной зимней резиденцией датской королевской семьи [183] , встречи с королем Христианом, королевой Луизой и принцем Фредериком, посещение глиптотеки Ню Карлсберг и географического общества — все это слилось в один сплошной цветной фейерверк, который наконец закончился хмурым зимним утром на палубе шхуны «Эльсинор».
183
Резиденция датских монархов, дворец Христиансборг
Опасаясь лишних обострений с Германией, датский король не рискнул отправить беглую принцессу на военном корабле. Вместо этого была подготовлена обычная каботажная шхуна, правда, заново выкрашенная и имеющая паровую машину. Экипаж «Эльсинора» в срочном порядке заменили на военных моряков, а команду принял настоящий капитан-лейтенант Датского королевского флота. И теперь шхуна, остро пахнущая свежей краской, ожидала ее в порту.
Когда она, закутанная все в тот же меховой плащ, сопровождаемая князем Васильчиковым и его молчаливыми спутниками («Моя маленькая русская свита», — неожиданно пришло ей на ум), поднялась на борт, стоявший на причале принц Фредерик отсалютовал ей обнаженной шпагой, а взвод гвардейцев сделал «на караул» — только тогда она, наконец, с пронзительной ясностью поняла, что с прежней жизнью покончено и обратной дороги нет и никогда уже не будет. Теперь она больше не принцесса дома Гогенцоллерн, а супруга наследника русского престола, будущая императрица великой державы, раскинувшейся на половину материка.
Неожиданно она вспомнила Баттенберга. Недавно до нее дошли слухи о романе ее бывшего избранника с какой-то актрисой. Она попыталась представить себе, как бы сложилась ее жизнь, если бы не Ники. Ее Ники. Неужели этот человек, этот фигляр, этот фальшивый Гессен-Дармштадский принц, мог обнимать ее, и она не сбрасывала с отвращением его мерзких рук, а наоборот, испытывала удовольствие от его прикосновений?! Ее передернуло от омерзения. Какое счастье, что Ники так мало знает о ее отношениях с этим выскочкой. В душе она тут же поклялась себе, что никогда, никогда-никогда не то что не посмотрит, а даже и не подумает ни об одном мужчине, кроме ее самого лучшего, самого дорогого, самого главного на свете человека — ее Николая! «А когда у тебя родится сын, что ты будешь делать?» — тут же спросила она себя и невольно рассмеялась своим мыслям тихим счастливым смехом.
— Как приятно видеть вас в добром расположении духа, государыня!
Это Васильчиков, который неслышно подошел и стоит у нее за спиной. Она повернулась к князю.
— Prince, скажите, как скоро мы прибудем… — она запнулась, подбирая слово, — когда мы будем… на Родине?
Васильчиков словно не заметил того, что она назвала Россию «Родиной». Он щелкнул крышкой часов:
— Если погода будет нам благоприятствовать, то через тридцать часов мы сойдем на отчий берег.
Краешком глаза она заметила на внутренней стороне крышки какую-то гравировку. Видимо, prince Serge проследил направление ее взгляда и протянул ей часы. Они оказались неожиданно тяжелыми («Это платина», — пояснил Васильчиков). На внешней стороне крышки был изображен воин, пронзающий мечом убийцу, замахнувшегося кинжалом на ничего не подозревающую женщину в русском наряде. Она открыла крышку:
— Скажите князь, а что здесь написано?
— Это от государя, — его голос потеплел, в нем появились горделивые нотки. — Он подарил мне эти часы в знак дружбы…
…Через три часа небо, и без того хмурое, потемнело, задул пронзительный ветер. «Эльсинор» стало ощутимо раскачивать.
— Государыня, вам лучше пройти в свою каюту. Погода…
— Да-да, князь, я уже иду.
Маленькая каюта в надстройке была, скорее, похожа на большой ящик, чем на маленькую комнату. Узкая кровать, ящик для письменных принадлежностей, совсем маленький шкаф, в который с трудом мог поместиться ее плащ. Она легла на постель, прикрыла глаза. Скоро, совсем скоро рядом будет ее Ники, и ее будет окружать море огней Петербурга, будет греметь музыка, и она, вся в белом… Мир качался вместе с каютой, и она не заметила, как уснула…