Корона и Венец
Шрифт:
Потом шайка студентов начала отстреливаться от жандармов, явившихся их арестовать — и грозила то им в худшем случае ссылка на пару лет. Военный суд, виселица — и по особому приказу Гурко солдаты с музыкой промаршировали по их могилам. Гурко тогда за это «Исполнительный комитет» приговорили к смерти…
Правда — приговоривших — кто повешен кто в Шлиссельбурге…
Тут завершился путь Халтурина — повешенного как убийца генерала Стрельникова. Повешен неопознанным и «безо всяких отговорок» и проволочек…
Тогда боялись что чернь взбунтуется и кинется отбивать убийцу
Чудилось что за весельем и южным развратом этого города (Кауфман как и подложено немцу с оттеком высокомерия относился к южанам — то ли дело «регулярный» и строгий Петербург!) как ему казалось скрывалось нечто дикое и темное — как за азиатским сонным равнодушием — беспощадный фанатизм ислама.
Размышляя обо всем этом, Кауфман не забывал напряженно изучать толпу.
Он знал чего точнее — кого опасается — своего личного кошмара. Да — с недавних пор у Кауфмана появился свой личный кошмар — кошмар царского оберегателя. Звался он просто — хороший стрелок из револьвера… Он родился из долгих размышлений над протоколами дел о терроре, из изучения полицейских отчетов и чтения журналов по стрелковому дело — из бесед — как бы ни о чем — с товарищами по службе в полку — те достаточно охотно общались с высоко взлетевшим сослуживцем — хотя обострившимся чутьем он улавливал тень завистливой неприязни — мол сделал карьеру не по заслугам и на пустом месте…
И вот в один прекрасный (хм, да уж милостивые государи!) день родилось понимание — чтобы погубить его государя достаточно хорошего стрелка из револьвера.
И сейчас он высматривал в толпе что-то что позволит его угадать — и столкнуть Его Величество с линии огня. И хотелось попросить государя отодвинутся от окна — слишком большого на взгляд телохранителя.
А в голове мелькали цифры и факты… Кольт «Валкер» образца восемьсот сорок седьмого года — вес шесть фунтов, дальнобойность — примерно сто тридцать аршин. (Хоть не для женской руки — и то хорошо — бабы-убийцы самые опасные). Кольт «Дракон» — вес четыре фунта тридцать золотников, дальнобойность — сто аршин — семьдесят метров.
Кольт «Нави» — флотский — вес три фунта дальнобойность — восемьдесят ярдов.
«Морские» револьверы к слову очень любили одно время заказывать офицеры — австрийские копии в основном а то и настоящие — хорошее мощное оружие кучного боя — у многих его товарищей такие были.
Наконец — револьвер семьдесят третьего года — с неподходящим названием — «Миротворец» — шесть патронов калибра одиннадцать и сорок три сотых миллиметра — или как сами американцы говорят — сорок четвертый калибр.
Вес два с половиной фунта…
Из такого навскидку тамошние «бунтихантэры» — проще говоря бандиты подрядившиеся ловить других бандитов поражали человека первым выстрелом в шести случаях из десяти. Его большая свинцовая пуля, попадая в цель и расплющиваясь, превращается в бесформенный кусок металла, безжалостно разрывающий мышцы, кости или, к примеру, кишечник. Именно его выбрал бы сам Кауфман если бы оказался среди тех.
Не
Этот стрелок даже снился ему ночами — принимая облик то польского шляхтича с изящной эспаньолкой — в глазах которого застыла старая презрительная ненависть к «москалям». То тощего длинноволосого нигилиста с лошадиным лицом — который превозмог свои интеллигентские расслабленность и анемичность — и каждый день идет в тир или выезжает на пленэр — и всаживает пулю в пулю.
То вообще какого то сибирского варнака — затесавшегося в недобитые тайные кружки — и обласканного там — как завещали Ткачев и Нечаев. «Ничо ужо — сладим как-нибудь — с леворьвертом то как не сладить?».
Как же черт побери тяжело на этой службе!
Позвольте начать Георгий Александрович, — произнес Обручев подходя к карте.
Доклады Гурко и командующего Туркестанским округом Николая Оттоновича Розенбаха были заслушаны императором без зкмечаний, вернее Георгий высказался что замечания потом, очевидно имея в виду заслушать и Обручева.
В этом скупо обставленном кабинете командующего округом их было — не считая императора — пятеро. Чихачев, Гурко, Обручев, Розенбах и хозяин кабинета — Христофор Христофорович фон Рооп.
Я начну не с военного вопроса, а с если можно так сказать историко-политического. Три года назад я представил Его Императорскому Величеству Александру Александровичу записку, в которой, вдаваясь в историю сформирования России, указала отпадение от ее западнорусских земель. Прочтя ее Государь, пометил «Согласен».
В ней я отметил, что только ложная политика бесцельного вмешательства в европейские дела заставила нас до сих пор выносить отпадение от России Галиции и Буковины. По сути, в соединении с польским вопросом это только и составляет существенные для России политические цели.
Господин Обручев, а кто вам поручал заниматься политикой и определять какие политические цели у МОЕЙ империи? Резко оборвал его Георгий.
Иосиф Владимирович разве я не говорил вам, что военный желающий заниматься политикой должен сначала снять эполеты и заняться ну, например журналистикой…
Вы что господин Обручев перепутали свой пост начальника Главного штаба и помазанника Божия Императора Всероссийского?
Политику Империи определяю Я и министр иностранных дел, действующий в русле моих указаний. И Никто более. Слышите! НИКТО и никогда не будет заниматься политикой на государственной или военной должности без моего высочайшего повеления, а я вам такого разрешения не давал. Главный штаб ведает вопросами управления армии, мобилизацией, делами по личному составу и комплектованию войск и военных учреждений, их устройством, службой, размещением, боевой подготовкой и хозяйством. Где тут политика, я вас спрашиваю?