Корона Тафелона

Авербух Наталья Владимировна

* * *

Когда Врени избавилась от рези в желудке, Увар и Карбут были уже основательно пьяны и Увар как раз допился до того, чтобы открыть старому знакомцу душу.

— Когда поднимаешься на с… самый верх, — заплетающимся голосом говорил он по-нагбарски, — тебе доверяют с-са-амые т-тонкие задачи. Не как раньше. Ты знаешь. Защити крепость. Пожалуйста! Убей того человека. Запросто! Всё легко. А на-аверху нет. Наверху сложно.

Карбут горячо его поддержал и рассказал какую-то историю, которую Врени, спрятавшаяся возле шатра, не смогла разобрать. Мало того, что Карбут говорил по-нагбарски, но ещё с таким странным акцентом, что угадывались только отдельные слова. Увар, даже пьяный, был понятней.

— Да-да, —

согласился Увар и сделал большой глоток. — Вот так вот. Ты думаешь, я тут что? Г-гуляю? Ха-ха! Жена выгнала? Н-не-е-т! Меня — ик! — князь послал! Он — слышишь? — хочет братьев женить. У него — ик! — братьев!... И ведь как! У нас в Тафелоне знать — ик! — злая! С такими породнишься — ох! Бунт поднимут! Н-не-е-ет, не годятся. Да и дочек у них мало. Не-е-ет, не годятся. Есть Хр-ра-хлария [8] . На западе. Брр. Знать там надушенная. Танцуют целыми днями. Наш князь человек простой! С нами в бой, с нами в пир! На охоту — с нами! В походах спать с нами ложился! Ел, пил… как свой! Зачем ему хларская знать? Я ему и сказал! На востоке есть князья! У них дочери… красавицы! Отправь меня, сказал я, на восток! Ик!

8

Хлария, страна, соседняя с Тафелоном, славится изысканностью этикета.

Врени смутно представляла, что Увар описывает Дюка в соответствии с местными ценностями. Здешние князья сражались во главе своей дружины и не спешили отличаться от неё роскошью. Правда, говорили, что дальше, на юго-востоке есть земли, где знать одевается очень богато и пышно. Но там уже другие обычаи, чем в этих лесистых краях.

Карбут высказал что-то одобрительное. Что-то о том, что их земли славятся красотой и целомудрием своих дочерей, а княжьи дочери, конечно, лучше всех, только очень уж пока молоды. Князь Галлают сам недавно начал своё правление.

— Ничего, — отмахнулся Увар. — Лишь бы сговорено было.

— Что же женихи сами не приехали? — спросил Карбут.

— И-и-и! — потянул Увар. — Сами приедут, надо сразу свататься. А вдруг не понравятся?

— Так они и потом могут не понравиться, — не понял Карбут.

— Как такие важные дела мальчишкам доверишь? — пояснил Увар. — Надо же — ик! — обсудить, обдумать. Людей поспрашивать. Много ли за невестой дают, узнать. А то — ик! — дело молодое. Увидит, полюбит, так и проторгуется. А ведь не простые женихи. Братья самого великого князя! Узнать бы заранее. А там и сватов зашлём!

Увар хлопнул в ладоши и что-то сказал. Двое из его людей, видимо, заранее предупреждённых, внесли в шатёр сундук и, судя по звуку, откинули крышку. Вышли и вернулись со вторым сундуком.

— У кого бы про приданное узнать… — задумчиво произнёс Увар.

— Это к Яминту, — усмехнулся Карбут. — Старый змей. Писарь княжеский. Всё добро переписал, кому когда и сколько чего выдано и чего будет выдано. Только злой он человек, людей не любит.

Глава четвёртая

Оборотница

Яминт оказался хитрым и проницательным стариком. На него не действовало ни лесть, ни вино, но доброе старое золото проложило путь Увару к его сердцу. Наёмник всё разузнал и про младших сестёр Галлаюта, и про его дочерей, и про то, какие за них сулят богатства, и перевёл разговор на старших сестёр, как их-то замуж выдавали. Надо и такие вещи узнавать. Чтобы, беря молодых княжон, не продешевить!

Дедок-баечник, конечно, всё перепутал. Венец со змеёй был выдан в приданое не старшей дочери князя Гореюта, отца Галлаюта, а третьей. Всего дочерей у него было три, правда, красавица Виласеле была дочерью жены, а остальных родили наложницы. С другой стороны, это и для сыновей-то не всегда было важным, Галлают, например, сам сын наложницы и к власти пришёл кроваво, о чём вспоминать не любили. А уж для дочерей-то…

Выдали Виласеле замуж за князя Инваса, чьи земли и впрямь лежали восточней, чем земли князя Гореюта. Только девушка дотуда не доехала. Был у Гореюта опальный слуга Мивьют, который спутался с разбойниками и затаился на большой дороге. Говорили, что из-за Виласеле на него князь и осерчал. В это Яминт не вникал, а только знал, что подстерёг Мивьют на дороге княжну и украл её прямо из-под носа отца и жениха. Сперва попортил, потом женился. Князь Гореют тогда осерчал, но порченную дочь отбирать силой не захотел, а за Инваса отдал другую свою дочь. Тому было всё равно, на ком жениться, лишь бы скрепить союз с Гореютом. Мать Виласеле страшно гневалась. Любила она дочь. Кричала, проклинала злодея, проклинала жениха, который не смог её уберечь, да всё без толку. Так от злости и заболела. На похороны Виласеле приезжала, ох, и грустное было это зрелище. Не было у неё ни шёлка, ни золота, одевалась как простая. Сказала, всё её приданное Мивьют разбойникам отдал, откупился, чтобы они ему девушку оставили. Отец её не удерживал.

Узнав всё это, Увар крепко задумался.

Одно дело — князь. Вот он, город, вот в нём цитадель, а в ней и покои княжеские. Никуда не денется. А если к его людям найти подход, то и про богатства можно выспросить. Увар ещё подумал, что Яминт может и доложить князю, кто его и о чём расспрашивал, так что от Пьярбе пора уносить ноги. Против княжеского войска им с отрядом не выстоять.

А разбойники — другое дело. Нет у них писарей, нет и места, где их искать. Разве что у людей поспрашивать, с кем связался опальный Мивьют несколько лет назад. Дорога-то тут известная. Увару и самому приходилось на ней промышлять, когда ему жалование не платили.

* * *

Врени была очень довольна, что они убрались от этого городишки. Её радость омрачало только опасение, что в этой паршивой стране все города такие же паршивые. И во всех пьют мёд с кобыльим молоком. Брр. Затея Увара разыскать не пойми где не пойми каких разбойников тоже не могла радовать. Так что Врени ходила по-прежнему хмурая, а в дороге пускала свою лошадь рядом с Мюром и терпеливо училась нагбарскому языку. Дака, которая прежде всегда была рядом и учила держаться в седле, теперь ехала в повозке со своим маленьким сыном: родила в начале весны. Это событие ничем не смягчило её строптивого нрава, только косами мотать молодая женщина уже не могла: убрала под платок. Иргай, её муж, к слову, был так горд и счастлив, будто бы сам произвёл на свет этого мальчика, а не слонялся во время родов по двору замка в ожидании добрых или злых вестей. Врени, конечно, предлагала Даке остаться в Тафелоне. Куда она с таким маленьким поедет? Но та ни в какую. У них-де в степях не принято, чтобы женщина мужа одного отпускала. Врени знала, что Дака врёт, отпускали, конечно, не может такого быть, чтобы не отпускали. Но спорить было бесполезно, тем более, что ни Иргай, ни матушка Абистея, его мать, которая держала в подчинении всех женщин и девушек отряда, цирюльницу не поддержали. Даже не поняли. Дака здорова? Здорова. Ехать может? Может. Ребёнок тоже здоров. Так зачем разлучаться? Другое дело, если бы в поход женщин не брали. А раз берут, так что за беда? Пришлось смириться.

* * *

В тот вечер было всё как обычно. После того, как Дака с Иргаем поженились, Врени осталась одна ночевать в своём шатре и по вечерам ей в кои-то веки никто не мешал. Можно было сесть к костру и слушать страшные байки, которыми потчевали друг друга наёмники, а можно было остаться одной и лечь спать пораньше. В тот вечер она собиралась отдыхать, устала за день, на душе было муторно, как будто грызло дурное предчувствие. Но вдруг как будто то ли ветер подул, то ли…

— Жду Освобождения, сестра, — произнёс в полумраке знакомый голос. Уставшая женщина так и села.