Коронка в пиках до валета. Каторга
Шрифт:
Вадим и Илья, однако, упросили Броуна вступиться за несчастного Чибисова, и после горячих споров дикари уступили.
Чибисов, бледный, без кровинки в лице, с закрытыми глазами, с слабым пульсом, лежал на шкуре кенгуру, а Илья и Вадим завязывали в лубки его перерезанную бумерангом голень.
— Надо его везти в Мельбурн, но как? — сказал Илья.
— До шоссе везите на лошади, — сказал Броун, — а там где-нибудь на ферме найдете тележку. До шоссе я вам дам провожатого, а лошадей отдадите в Мельбурне, в кабачке «Три якоря». Знаете? — обратился Броун к Вадиму.
Тот утвердительно кивнул головой.
—
Князь Чибисов черной стеной встал между Броуном и его новыми друзьями.
С трудом посадив Чибисова верхом на лошадь и придерживая его с обеих сторон, двинулись в путь. Впереди шел вожатый.
Ободранные и растерзанные, пробрались наконец путешественники через колючие ветви кустарников до шоссейной дороги. И лица и руки у них были в крови.
Вожатый мрачно простился с ними, не говоря ни слова, махнул рукой в сторону Мельбурна и скрылся в кустах.
Тяжел был этот путь. Брели пешком еле-еле, стараясь не трясти раненого, поддерживая его с обеих сторон. Знойное солнце безжалостно пекло их головы. Вадим надел свою шляпу на голову Чибисова, сам же на свою набросил носовой платок — другого ничего не было Казалось, что мозги плавятся от солнечных лучей. В глазах было зелено. Томила нестерпимая жажда. Чибисов время от времени как будто приходил в себя, стонал и шептал: «Пить… пить…» и потом опять терял сознание. Взятая с собой вода скоро была выпита. Отдыхали часто в тени придорожных деревьев и потом опять пускались в путь. Торопились…
Наконец добрались до фермы, которая уцелела от пожара. За высоким частоколом, окружавшим ферму, стояли лагерем главные силы волонтеров. Сидели за высокой стеной и притом все в самом дурном расположении духа. Еще бы, весь авангард был уничтожен, только двое-трое спаслись бегством и принесли печальную весть о поражении. Волонтеры приостановили движение вперед, послали за помощью в Мельбурн и в ожидании ее сидели хмурые, молчаливые…
Появление путников вызвало переполох. Караульные, не разобрав в чем дело, стали было палить из ружей. Волонтеры тоже сделали залп. С трудом успокоились, и путники под сильным конвоем были введены за ограду фермы. Шериф сам допрашивал их, стараясь в незнакомых чертах их лиц отыскать знакомые ему черты беглых каторжников. За оградой фермы наши путешественники встретились с графом Потатуевым и бароном Фрейшютц. Встреча во всех отношениях была неприятная для обеих групп. Шериф допрашивал Илью и Вадима, как они могли очутиться в лагере инсургентов? Не принимали ли они участия в происшедшей битве? Граф и барон, скрепя сердце, поручились за товарищей — дали свое «честное слово», графское и баронское.
Чибисова надо было спешно везти в Мельбурн, — оставаться на ферме не имело смысла, да и удовольствия было мало. Хозяин фермы, скватер Симсон, грузный мужчина с красным широким лицом и воловьей шеей, пользуясь присутствием на ферме военных сил, производил расправы с черными рабами. Он драл их в амбаре и время от времени, выходил на двор «передохнуть», «взять воздух»: он страдал одышкой. Глаза у него от возбуждения были красны, в руках у него был окровавленный бич, сплетенный
На нервы волонтеров эти крики не оказывали никакого впечатления, напротив, как будто даже поднимали их настроение. По крайней мере некоторые пытались даже острить.
Шериф делал вид, что он ничего не видит и ничего не слышит.
С трудом упросили Симсона продать какую-нибудь таратайку с лошадью. Посадили в нее Чибисова. Вадим сел с ним рядом, Илья — верхом на лошадь. После долгих колебаний с ними отправились и граф, и барон.
Ехали молча… Илье и Вадиму противно было разговаривать с «карателями», а граф и барон серьезно заподозрили Илью и особенно, по-видимому, Вадима в том, что они были заодно с «мятежной сволочью».
Хотя они и спасли Чибисова, но все же на всю жизнь в глазах их «сиятельств», будущих сановников и адмиралов, были скомпрометированы.
Ночевали в какой-то пустой заброшенной ферме и до восхода солнца опять тронулись в путь. Наконец добрались до Мельбурна.
Там уже не было ликования. Весть о первом поражении долетела до города. Свезли Чибисова на «Диану». Граф доложил командиру, что князь свалился с лошади на охоте, догоняя кенгуру. Этому рассказу графа командир явно не поверил. Да и доктор Арфаксадский покрутил головой, когда увидел ногу Чибисова и услышал рассказ о падении с лошади.
— Какое тут падение с лошади? — сказал он. — Ему топором голень перетяпали! Что с ногой будет, не знаю. Пожалуй, отнять придется. Мазурку уже танцевать не будете, ваше сиятельство. Ау!..
По совету Арфаксадского поместили Чибисова в городскую больницу, вверив судьбу его ноги лучшим врачам города.
Между тем ремонт «Дианы» шел убийственно медленно. Словно какие-то посторонние враждебные силы мешали. Была даже попытка поджечь фрегат. Кто поджигал — свои или чужие, — так и не выяснилось.
Командир рвал и метал и опять принялся за наказания. Старший офицер Степан Степаныч в бессильной злобе бегал с одного конца палубы в другой, поминутно твердя свое «бамбуковое положение», «бамбук — дело».
Спиридоний слонялся на палубе, стараясь не попадаться на глаза разъяренному начальству.
Матросы бродили по палубе хмурые и зло переругивались друг с другом. Партиями съезжали на берег и возвращались зверски пьяные. Боцмана Гогулю напоили на берегу и избили — «проучили» так, что пришлось его положить в лазарет.
Придя в себя, он, однако, не выдал никого:
— С американцами подрался, ваше высокоблагородие, — рапортовал он старшему офицеру. — Боксом, ваше высокоблагородие били. Они, известно, сукины дети, все в нос да в глазы лупят!
Боцман прекрасно понял, что его «проучили» свои, что над ним, верным и усердным исполнителем приказаний командира, был учинен матросами своеобразный суд Линча.
Вокруг Австралии
Старый штурман все еще ругал консульшу. Почему-то он обвинял ее в том, что «Диана» попала в Мельбурн, — он привык ходить обычным путем, Малаккским проливом, Зондским морем, а теперь придется огибать Австралию с востока, островами, где всегда можно было напороться на рифы.