Коронка в пиках до валета. Каторга
Шрифт:
Неожиданное спасение
Рано утром буря стихла. Спокойное синее небо опять опрокинулось чашей над голубым снегом и «ложные» солнца — три, вместо одного, загорелись на этой чаше. Казалось, что этих солнц было не три, а трижды три!.. тридцатью тридцать! Весь воздух горел и искрился, снег сверкал миллионами алмазов, и белая тишина опять воцарилась над безмолвно-мертвой пустыней.
Но вот и жизнь! Какие-то точки быстро двигаются. Все ближе, ближе. А! Это два кенайца, Коскуш и Клош-Кварт… С ними собаки, сани. На санях сверток мехов. Они торопятся… Они кричат… Погоняют собак… Они нарушают своим криком белую
— Яшка, наддай! Сил нет! — кричит Тимошка, отставая все больше и больше.
И Яшка наддает… догоняет… Припал на колено… целится. Белый дымок из ружья! Глухой далекий выстрел. Задний кенаец падает, — носом вперед, зарывается в снег. Торчат две ноги и судорожно бьются и замирают.
Другой… несется, как стрела! Бросил собак. Собаки бегут сами вслед за ним. Ужас человека передался им. Они чуют смерть за собою и с визгом несутся вслед за хозяином. Еще дымок! Еще выстрел! Мимо!
— Яшка… наддай… уйдет!.. Беда будет! — откуда-то издалека раздается хриплый крик Тимошки.
И Яшка наддал! Он нагнал кенайца, налетел на него, сбил с ног и на ходу сразу опустил ему за шиворот длинный сверкающий нож…
Опьяненный победой, еле переводя дух от усталости, Яшка вытягивается во весь свой гигантский рост и испускает звериный вопль:
— Ого, го-го! Го-го!
И точно эхо откуда-то издалека отозвался крик Тимошки:
— Ого, го-го!
Напуганные собаки встали. Их старый хозяин, веселый Клош-Кварт, лежал в снегу, а новый — гигант Яшка — стоял с окровавленным ножом в руках и ревел каким-то неслыханным звериным ревом.
Потом он бросился к саням и быстро разрезал ремни, которыми были связаны меха, и изумленный отпрянул назад… Перед ним лежала Елена, бледная, полумертвая от ужаса, бесчувственная и безмолвная…
Вдали Тимошка склонился над Коскушем, — он для верности индейцу перерезал горло, потом подбежал к Яшке.
Оба стояли над Еленой и не знали, что делать.
Стали снегом тереть виски Елене. Пришла в себя, заплакала, и слезы ее покатились по бледным щекам, замерзая чистыми ледяными жемчугами.
— Эх, ма! — тут Тимошка пустил крепкое ругательство, и столько было тоски и жалости в этих его зазорных словах, что Яшка с изумлением посмотрел на него.
Хотели уже идти обратно по следам, да Тимошка спохватился:
— А ту сволочь, он махнул рукой на тело Клош-Кварта, смотрел? Может, жив?… Так оставлять нельзя. Еще оживет, да к своим доберется.
Действительно, Кварт еще был жив. Кровь хлестала у него изо рта. Он хрипел и захлебывался. Вскоре он умер.
Пошли по следам обратно. Добрались до сугроба, около которого возились собаки — рвали провизию. Оказалось, кенайцы перед побегом перерезали всю упряжку и выпустили собак на свободу, в расчете, что те уничтожат всю провизию. Тимошка насилу справился с собаками, спасая то, что можно было еще спасти. С помощью Яшки стал их связывать. Потом оба полезли в сугроб, где была палатка. Под тяжестью снега она провалилась и погребла всех, кто оставался внутри. Когда палатку сняли, оказалось, что все путники лежат, связанные ремнями, без сознания. Прежде всех пришел в себя Федосеев. У него вся голова была в крови — его оглушили прикладом ружья. Он один не был связан и теперь
Целый день провозились Тимошка и Яшка над приведением в чувства угоревших путников.
Лишь к вечеру оказались они в состоянии выслушать рассказ Тимошки. Они с Яшкой и не думали возвращаться домой. Они решили ехать горой и издали следили за путешественниками, так как кенайцам они не доверяли. Когда началась метель, они нашли на склоне горы пещеру, где и провели ночь. На рассвете они спустились вниз, беспокоясь о судьбе путешественников. Издали они заподозрили что-то неладное, увидав обоих кенайцев, которые спешно бежали обратно. Догадавшись, в чем дело, охотники погнались за кенайцами — вот и вся история.
— Теперь уж их семь человек ухлопано, — сказал мрачно Тимошка, — теперь уж не попадайся в ихние лапы!
С провизией дело обстояло совсем плохо. Только то, что хотели увезти кенайцы, то и сохранилось — остальное все попорчено собаками. Путникам грозил голод.
Последние усилия
— Ну что ж, придется собачины поесть, — сказал Тимошка, — авось как-нибудь доберемся. Тут, конечно, пути дня три-четыре. Ну, да мы проползем больше недели!
Действительно, «ползли» еле-еле. Молчали. Не только на остановках, а просто на ходу валились от усталости в снег. Лежали, словно мертвые, и подымались со стонами. Ноги были изранены лыжами… Раны не заживали и с каждым днем делались все болезненнее. Со слезами на глазах, с проклятиями на устах надевали по утрам ненавистные лыжи. Пробовали идти в одних торбасах, но рыхлый снег не держал — проваливались по пояс! Выбираясь из этих ям, теряли последние силы. Тимошка был мрачнее тучи. Яшка больше не шутил. Елена по-прежнему была морально сильнее своих товарищей. Она мужественно скрывала свои страдания и даже старалась ободрить мужчин. Слабее всех оказался Илья. После кошмарной ночи, когда он чуть-чуть не лишился жизни и Елены, он чувствовал какое-то психическое угнетение, — у него начались даже какие-то странные галлюцинации: когда в эти морозные ночи небо дрожало звездами, ему все чудилось, что эти звезды падают одна за другой…
К тому же он стал кашлять… Морозный сухой воздух сжигал ему верхушки легких… У него появился жар. К Елене и ко всем своим товарищам Илья как-то вдруг охладел, — словно от всех стал отходить. Это испугало Елену. К тому же он ослабел до того, что не мог идти. Пришлось положить его в сани.
Вадим был измучен до последней степени, но еще имел силы ухаживать и за Ильей и за Еленой. Он верил, что скоро все муки окончатся и все будут благополучно.
Уильдер был мрачен, — он больше всего был взбешен тем, что какие-то кенайцы-скоты осмелились связать его, Уильдера, и чуть было не отправили его на тот свет. Кенайцы в его лице нажили беспощадного врага.
Каждый день Тимошка резал по собаке, выбирая самую слабую, и с отвращением жевали путники сухое жилистое собачье мясо. Зато с какой жадностью накидывались собаки на все, что оставалось на их долю… Собаки голодали, худели, слабели на глазах и делались все злее и злее. Еще несколько дней пути, — и они бы стали бросаться друг на друга, а потом набросились и на путников.
…Наконец, как-то утром западный ветер принес в пустыню дыхание моря. Моряки сразу уловили этот своеобразный, хорошо им знакомый аромат. Все оживились.