Коронка в пиках до валета. Каторга
Шрифт:
Чем дальше шли охотники, тем чаще встречались такие площадки.
— Устает старик, — сказал Яшка.
Попался им и волк с распоротым животом. Еще живой… издыхал. К нему уже подкрадывалась лисица, да испугалась охотников — юркнула в кусты. По следам бегущего оленя и преследующих его волков Яшка читал, как по книге. Он и число волков определил, и степень усталости оленя.
— Упал, сердечный! — воскликнул он, показывая на одно место в снегу. — Ишь, накинулись! Крови-то! В горло вцепились, — пояснял Яшка, захваченный интересом к этой кровавой
Путь сделался красным от обилия текущей крови.
След оленя слабел и сбивался.
— Стой, легче! Сейчас увидим. Ссс! — зашипел Яшка и замер. Он весь ушел в слух. Вадим тоже. Услышали, как будто какое-то урчание, хрипение…
— О, слышь? — шепнул Яшка, — кость хрустнула! Жрут! Вперед!
В кустах они увидели лежащего оленя. Он уже не сопротивлялся, в его глазах догорала жизнь… Четыре волка рвали его горло. Их голов не было видно, — по шею въелись в кровавое мясо. Так занялись делом, что не учуяли подошедших людей. Охотники двоих убили в упор, — два других убежали. Морды их были страшны — до шеи покрыты были дымящейся кровью. Они бежали, оглядывались и злобно рычали.
— Богатый бычок, — сказал Яшка, рассматривая лежащую тушу оленя. — Только горло и порвали, — и Яшка принялся свежевать оленя.
На следующий день вождь кенайцев Уг-Глок с несколькими, и очевидно, с самыми важными персонами, явился в редут с ответным визитом. Увидев разорение редута, он постарался выразить на своей размалеванной роже совершенное удивление и даже негодование:
— Ай-ай! ой-ой! — повторял он, потрясая орлиными перьями, торчащими на его маковке.
Затем в длинной несвязной речи он высказал предположение, что все это безобразие — дело рук аглемютов (название племени) и американских людей (о них он говорил шепотом и озирался).
Кормить его было нечем, и потому его только поили (против чего он не возражал) и задарили его бусами, блестящими пуговицами и медными бляшками.
По-видимому, все это его очень устроило. В результате он здорово напился, растерял всю свою важность, еле стоял на ногах и все клянчил. Вдруг он вспомнил, что он — православный, вытащил из-за пазухи какого-то божка поставил его у стенки, помазал ему ромом башку и, став перед ним на колени, стал креститься и отбивать земные поклоны.
— Фенимора Купера вспоминаете? — спросил насмешливо Уильдер, обращаясь к Илье, который задумчиво смотрел на жалкого дикаря.
Грозные перья на его голове растрепались и съехали набок. Краска на физиономии слиняла и потекла.
Насилу его выпроводили. Ушел со свитой и долго в тихом морозном воздухе раздавался его дикий рев, — пел какую-то песню.
Тимошка, Яшка и Зотов решительно отказались идти с Ильей. Часть собак и, главное, Волчка, Тимошка оставил себе.
— Чтоб я да Волчка вам отдал! Да ни за какие деньги! — ворчал он.
Илья щедро заплатил всем троим за услуги, и все они как-то неожиданно исчезли. Все время были на глазах, помогали укладывать в
Главой экспедиции теперь сделался Уильдер, — ведь у него в бумажнике лежал «пиковый валет», приобретавший все больше силы по мере приближения к американским пределам.
В пустыню на собаках
Утром в день отъезда в редут пришли два кенайца — знакомый уже всем веселый и лукавый Клош-Кварт и мрачный Коскуш. Они привели с собой две упряжки собак, пару саней и доставили запас вяленой лососины для собак и оленины — для путешественников.
Утро было ясное, морозное. Снег скрипел под полозьями саней. Собаки бойко бежали, помахивая пушистыми хвостами. Впереди на лыжах бежали два кенайца, прокладывая тропу в рассыпчатом снегу. Легкая снежная пыль вилась за санями, искрясь на солнце.
Синее безоблачное небо опрокинутой чашей висело над головами путешественников. Перед ними расстилалась бесконечная снежная пустыня. Куда только хватал глаз — везде, на сотни верст была эта пустыня. С левой стороны тянулся невысокий горный кряж, ровный, как срезанный под линейку. Словно вал крепостной. Да еще местами из-под снега торчали кусты маленьких чахлых елей.
Самый тяжелый труд выпал на долю кенайцев. Сухой снег был глубок, и они со своими лыжами часто проваливались по колени и глубже. Приходилось искусно вытаскивать завязшие ноги: доставали сперва одну ногу кверху, держа ее прямо, затем надо было осторожно продвинуть ее вперед, не уклоняясь в сторону. Продвинув вперед одну ногу, таким же порядком вытаскивали вторую. Только большая опытность кенайцев помогла им выбраться быстро из таких снежных ям и переправлять груженые сани.
Остальные путники бежали около саней, стараясь держать собак и сани на одной тропе. Иногда канат, которым собаки тянули сани, попадал под ноги лыжникам, и тогда они сбивались с пути и сбивали собак и сани. Приходилось останавливаться и направлять сани и собак на тропу. Каждый лыжник держал в правой руке шест, которым подгонял собак, и эта рука все время была в работе, другая, левая, бездействовала и потому в ней останавливалось кровообращение, она немела и мерзла. Резкий сухой ветер бил в лицо и резал щеки и носы.
То бежали, то шли гуськом друг за другом. На морозном воздухе, да еще против ветра, говорить было трудно, — захватывало дыхание, мерзли легкие… Только скрип саней, покрикивания кенайцев, да иногда чей-нибудь кашель нарушали безмолвие этой снежной пустыни. Ни голоса животных, ни крика птиц! В ледяном застывшем воздухе не было жизни. Казалось, сном смерти спала тундра, плотно закутанная в снежный саван.
Только изредка следы зайца, или лисицы, или волка пересекали дорогу. И это были редкие знаки того, что здесь таится еще какая-то сокровенная жизнь.