Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860?е гг.

Когда-то эта книга задумывалась как попытка пролить свет на личность, судьбу и политическую деятельность последнего императора Франции Наполеона III, над фигурой которого до сих пор не до конца поднят занавес тайны и вокруг которого не утихают баталии историков. Этот человек и связанная с ним эпоха прошли путь от «Наполеона Малого» до «социалиста на престоле» – трудно удержаться от соблазна проследить, каким образом и почему оценка его правления совершала подобные кульбиты. Сила воли или сила обстоятельств – что делало таких правителей и их время? Признаться, мы не уверены, что найдем ответ на этот вопрос – как в данной книге, так и на более просторном исследовательском поле. Относительно Наполеона III историки предпочитали, как правило, роль биографов, выводили на передний план мысль и направляющую руку правителя. Нас же интересуют мысли и дела тех, кем он правил. Потому мы и решаемся наблюдать то, каким образом воля личности и воля обстоятельств встретились, вступили сперва в борьбу, затем в диалог и, наконец, дали жизнь одной недолгой, но невероятной форме общественной жизни. Именно на этой форме сосредоточено наше внимание. Эпоха реформ, когда пошатнувшееся здание монархии начало искать опору не в военной славе или дипломатических интригах, но в демократии. Другое дело – к лицу ли демократии корона и мантия.

Я выражаю благодарность тем, кто в той или иной степени и на разных этапах принял участие в реализации замысла этой книги. Прежде всего, это мой

научный руководитель Елена Ивановна Федосова (МГУ), направлявшая в течение нескольких лет процесс моего исследования и помогавшая в конкретизации темы и методов работы с источниками. Среди моих учителей также профессор Александр Васильевич Ревякин (МГИМО), профессор Алла Сергеевна Намазова (Институт всеобщей истории РАН) и Андрей Юрьевич Смирнов (МГУ), делившиеся со мной своим опытом и корректировавшие мою работу. Эта книга увидела свет благодаря издателю Валериану Валериановичу Анашвили, проявившему интерес к проекту, взявшему на себя его практическое осуществление и сделавшему важные редакторские замечания. Мои французские коллеги, профессор Эрик Ансо (Университет Париж-I) и профессор Мари-Пьер Рэй (Университет Тулузы), оказали помощь в работе с архивными источниками во Франции, предоставили ценные методологические советы и библиографическую информацию. Вдохновляли и стимулировали процесс исследования мои друзья и коллеги – Александр Артемьев (МГУ), Иван Болдырев (Университет Гумбольдта, Берлин), Егор Гаврилов (Университет Sciences Po, Париж), Татьяна Левина (НИУ ВШЭ), Арсений Хитров (НИУ ВШЭ), Мария Юдсон (МГЛУ). Наконец, спасибо моим родителям и моему мужу Ивану, чья заинтересованность, критика и вера помогали мне преодолеть все затруднения на пути исследователя и повествователя.

Свобода. Это слово, которым мы так беспечно перебрасываемся сегодня, которое так прочно вошло в нашу повседневную речь, что стало едва ли не затасканным предметом обихода. В самом деле, садясь за руль автомобиля, мы даже не задумываемся о том, как еще столетие назад подобный способ передвижения потряс общество. Таков же был и путь понятия «свобода». Двести лет назад вокруг него разгорались войны, оно рушило человеческие судьбы, сметало одни государства и создавало новые; оно перекроило, перевернуло Западный мир не менее, чем весь научно-технологический прогресс. Франция – вот страна, где свободе выпали наиболее суровые испытания и которая восславила ее громче чем все ее соседи; где именем свободы были совершены безумства, подвиги, созданы шедевры искусства, и где ее же именем, согласно последним словам Манон Ролан перед эшафотом [1] , были совершены самые чудовищные преступления.

Изучение трудных путей становления французской свободы – задача амбициозная и чересчур обширная для данного исследования. Ведь в нем мы намерены ограничиться небольшими временными рамками и осветить всего лишь один из наиболее острых эпизодов испытаний, выпавших на долю свободы. Отметим ключевой момент: идея свободы и формы ее воплощения во Франции – процесс, безусловно, эволюционный, и сама идея свободы имела свойство гибко изменяться в соответствии с конкретными социально-политическими условиями.

В интересующий нас период – Новое время в Западной Европе – решающую роль в становлении идейной базы понятия «свобода» сыграла Англия. Можно сказать, она стала первым и главным экспортером на континент не только достижений промышленного переворота и научных открытий, но и наиболее передовых на то время идей [2] . Английская революция середины – второй половины XVII в. не только нанесла сокрушительный удар по абсолютизму королевской власти, продемонстрировав торжество принципа народного суверенитета (посредством представительного парламентского правления); она прокатилась эхом по Европе – не в форме аналогичных социальных потрясений, но в виде новой системы ценностей, совершивших вторую интеллектуальную революцию после Ренессанса [3] . Идеи представительного правления, ограничения власти монарха, торжества гражданских прав и суверенитета нации нашли отражение в трактатах «отца» европейского Просвещения и либерализма Джона Локка [4] ; позднее они распространились на другие европейские государства, в которых вопрос о взаимодействии власти и общества был поставлен не менее остро, но где система органов власти не была столь «демократичной», как в Англии, и требовала, с точки зрения мыслителей, глубоких преобразований. Таким образом идея о гражданско-правовом государстве составила основу европейского Просвещения. Во Франции судьба идей о гражданской свободе сложилась, пожалуй, наиболее драматично. Прежде всего, в этой стране сказывался сильный разрыв между формой правления и интеллектуальной жизнью. Франция в своем общественно-политическом развитии сильно отставала от Англии, до конца XVIII в. находясь в рамках абсолютизма с сохранением древнейших феодальных порядков в политической и экономической жизни, в то время как Англия уже вступила на путь парламентаризма и промышленной революции. Поэтому, если английские мыслители скорее рассуждали в рамках уже сложившейся системы общественных отношений, то французские коллеги проектировали будущее – идеальное государство, которое должно было прийти на смену абсолютизму. «Фантастичность» такого мышления была впоследствии использована деятелями революции 1789 г. – то было величайшее их заблуждение, ибо ни один из просветителей не допускал революционного сценария смены власти [5] . Соседство высоких идеалов свободы, равенства и народного суверенитета с революционным террором и превращением принципа гражданской свободы в почти тоталитарную диктатуру явило собой нездоровую картину, ставшую кошмаром для нескольких поколений французов. Такое положение впоследствии, уже по завершении революции, в эпоху империи Наполеона Бонапарта и Реставрации, заставило мыслителей серьезно задуматься над вопросом о пределах свободы, о степени контроля государства над гражданской свободой, о форме правления, которая бы обеспечила свободу снизу, порядок сверху и согласие между всеми слоями общества [6] . В поисках компромисса между свободой и порядком возникло либеральное идейное течение, принципом которого стало взаимодействие свободы личности и гражданских прав. На тот момент оно (в лице Бенжамена Констана, Жермены де Сталь, Франсуа Рене де Шатобриана, Алексиса де Токвиля, Франсуа Гизо и др.) наиболее ярко отразило поиск Францией своего пути. В отличие от просветителей французские либералы первой половины XIX в. не были «фантастами»: они мыслили в рамках установившейся в стране системы отношений гражданина и власти – конституционной монархии. Конституционная Хартия 1814 г. и ее более либеральная редакция 1830 г. представлялись им идеальным лекарством от двух губительных болезней: абсолютизма власти и революционности народных масс.

Политические события XIX в. во Франции подтвердили и предсказали слова либералов: это эпоха беспрецедентного для страны поиска идеальной формы правления. С 1800 по 1871 г. страна переживает три революции и шесть вариантов политического режима: бонапартистская империя, почти абсолютистская реставрация Бурбонов, конституционная монархия Орлеанов, Вторая республика, Вторая бонапартистская империя и Третья республика. Вторая империя 1851–1871 гг. стала в истории страны периодом, максимально сконцентрировавшим все ее прошлые опыты, чаяния и противоречия ее путей. Бонапартизм середины XIX в., как и бонапартизм Наполеона I, отразил ту точку невозврата, в которой находилось французское общество: нельзя допустить ни революции, ни монархии, нужно строить новую систему, основанную на примирении всех социальных сил. Как никогда более громко в тот период заявили о себе все общественные группы. У них наконец-то появился свой голос, ибо один из уроков революции, усвоенный французской правящей элитой, состоял в необходимости учреждения представительного органа при монархе. В той или иной форме, с большими или меньшими ограничениями, но режимы Реставрации и Июльской монархии были парламентскими. Различные политические силы наконец получили легальную возможность высказаться, политическая жизнь ушла с улицы и интеллектуальных салонов в палату народных представителей. Соответственно и политические доктрины получили возможность развиваться, эволюционировать в согласии с изменениями условий социальной жизни и общественных настроений. Они, в отличие от Просвещения, стали более социальными, более реалистичными [7] . Просвещение созревало в замках и салонах, либерализм – в палате депутатов.

Все это отразилось и на специфике развития либерализма в эпоху Второй империи. Сложилась особая система взглядов, которая, будучи основанной на традиционных ценностях либерализма начала XIX в., в то же время сделала попытку адаптировать их к новым социально-политическим условиям. Опять же новый либерализм был связан с новой формацией политической жизни страны – приходом к власти Наполеона III, принявшего французское общество смятенным, усталым и почти отчаявшимся после революции 1848 г. Именно в ту пору либеральные идеи и власть вступают в тесное и продуктивное взаимодействие, нацелившись на преобразование всех сфер жизни общества. Результатом этого сотрудничества стали реформы 1860-х гг., воплотившие новые либеральные идеи.

Новый французский либерализм развивался параллельно новой наполеоновской идее. Она как никогда ярко отразила парадоксы исторического пути Франции и политического сознания французов. С 1789 г. страну потрясала навязчивая идея свободы, постоянно сдерживаемая страхом превращения ее в революционный террор [8] . 1793 г. прочно вошел в генетическую память нации. Санкюлоты-идеалисты продержались у власти недолго – переворот 9 термидора и последовавшие за ним Директория, Консульство и Империя доказали, что победу в ходе революции одержало все же «третье сословие» – буржуазия, свободная от сословных предрассудков, образованная, деятельная и прагматически мыслящая часть нации. Во многом именно ее идеологией стал либерализм – компромисс свободы и порядка, социальной гармонии и индивидуальной свободы. Век либерализма стал для Франции синонимом века буржуазии [9] .

Вплоть до 1830-х гг. либералы представляли собой оппозицию: сперва они обрушивались с критикой на режим Первой империи и «узурпатора» Бонапарта, позднее возмущались абсолютистскими поползновениями Карла Х при Реставрации. И только июльская революция 1830 г. и восшествие на престол Луи-Филиппа Орлеанского привели либералов не только в парламент, но и к власти. Самим своим существованием Июльская монархия была обязана либералам во главе с Адольфом Тьером – не столько великим мыслителем, сколько расчетливым и умным политиком, понимавшим, что возвращение старого порядка и принципа божественного права короля отныне немыслимы и приведут к новой гражданской войне. «Король-буржуа» Луи-Филипп в итоге предал чаяния своей социальной базы: сперва отказавшись провести избирательную реформу и снизить имущественный ценз для права голоса, затем совершив еще более роковую ошибку: невнимание к растущему рабочему движению, которое готово было нанести удар прежде всего по буржуазии. Последовавшая революция 1848 г. грозила закончиться социалистической республикой с невнятными иллюзорными целями, без яркого общенационального лидера, без объединяющей нацию идеи [10] . Французское общество было еще слишком молодо для полного самоуправления и тем более для диктатуры пролетариата. Как человеку в определенный период роста нужны родители, воспитатели и учителя, так и французское общество нуждалось в направляющей руке. На тот момент оно было подростком, подглядывавшим за жизнью взрослых и отчаянно бунтующим против родителей. В данной ситуации от «родителей» нации требовалась осторожность и глубокое понимание ситуации. Таким «отцом» стал первый президент Второй республики (и первый в истории Франции президент, избранный всеобщим народным голосованием) Луи Бонапарт. Совершив переворот 2 декабря 1851 г. и провозгласив себя императором Наполеоном III, своим воцарением не просто утолил свои личные амбиции и чаяния своих сторонников – он принес нации долгожданную передышку и программу, нацеленную на сплочение и стабилизацию общества. Обещано было всем – и буржуазии, и крестьянам, и рабочим. А затем – самое важное – выполнено.

Целевой группой Луи Бонапарта была буржуазия, но, в отличие от Луи-Филиппа, он понимал, что благополучие этой группы и соблюдение ее интересов не будут прочными без поддержки всех социальных слоев [11] . Для каждого из них будущим императором был заготовлен «поощрительный приз». Луи Бонапарт видел, что отныне движущей силой нации является средний класс – разные подгруппы буржуазии, от адвокатов, врачей и владельцев лавок до крупных финансистов, дававших ссуды королям. Этот класс он спас от угрозы социалистического переворота 1848 г. Спас активной экономической программой – впервые во Франции была полноценно введена политика экономического либерализма, идеи Адама Смита и Тюрго и «невидимой руки рынка» в противовес традиционному французскому протекционизму в духе Кольбера (из-за которого французская экономика не могла осуществить план «догнать и перегнать Англию» в течение полутора веков) [12] . Спас он и крестьянство, которое как всегда больше всего страдает от революции, от нерешенных экономических проблем и стремится только к стабильности, к отсутствию роста налогов (что имело место в дни революции – именно по этой причине крестьянство отвернулось от нее, не говоря уже о том, что в 1790-х гг. основные очаги роялистского сопротивления Конвенту возникали именно среди крестьян) и возможности свободно обрабатывать свою землю и реализовывать ее продукт. Ведь революция 1848 г., нацеленная на социалистический переворот, полностью игнорировала проблемы деревни, в то время как крестьянство во Франции все еще оставалось самым многочисленным классом. Была у Луи Бонапарта и программа (хотя и не сразу приведенная в исполнение), касавшаяся материального положения, условий труда и прав рабочих: под влиянием трудов социалистов (Сен-Симон, Оуэн, Бланки) и того же Смита император понимал, что невнимание к материальным и политическим проблемам пролетариата грозит его режиму падением [13] . Наконец, всем сословиям император даровал главный «подарок» – всеобщее избирательное право и право референдума, ценнейшее, пожалуй, из наследий революции 1848 г. Какова бы ни была форма власти, но право граждан высказывать свое мнение о ней должно быть сохранено – это девиз нового времени, та норма общественной жизни, которой опасно пренебречь, особенно на волне недавно прокатившихся по Европе демократических революций, в ходе которых даже Пруссия, оплот консерватизма и абсолютизма, снизошла до конституции. Наполеон III, опираясь на изучение трудов передовых мыслителей современности и на собственные наблюдения и анализ ситуации, прекрасно осознавал сложившееся положение.