Коронованный лев
Шрифт:
— Не очень похоже на почтенный научный диспут, — заметил я, мельком глянув на примятые тяжелым локтем карты.
— Богословский, — дружно рыкнули сразу двое или трое, даже порадовав меня таким единодушием.
— Да неужто? — поразился я. Но ирония этим людям была, похоже, неведома.
— Этот иудейский пес смеет утверждать, что земля не просто круглая, а шарообразная, — угрюмо прохрипел «душитель картографа» на мгновение обернувшись.
Картограф протестующее фыркнул нечто невнятнее, но я разобрал смысл — он утверждал, что на самом деле он грек.
«Рак за шею греку цап!..» — всплыл в голове
— Отпустите его, — повторил я уже без иронии.
Здоровяк повернул голову, будто на шарнире, и посмотрел на меня, вздернув густые брови: «Ты это серьезно?»
— Земля — шарообразная, — сказал я с нажимом.
Кто-то возмущенно засопел, кто-то зашаркал ногами. Кальвинист очень медленно разжал пальцы и так же медленно выпрямился, не спуская с меня до предела раскрытых маленьких задумчивых кабаньих глазок. Или рачьих? Почти что «на стебельках». Но разве ракам есть какое-то дело до того, какой формы может быть земля?
Мэтр Аугустус отпрянул от прилавка с обиженным прерывистым вздохом, нервно поправляя свою всегдашнюю аккуратную хламиду. И вот его невзрачный гнев я бы, пожалуй, назвал праведным.
— Этого не может быть, — сердито возгласил другой гугенот, постарше и повыше. Некоторые люди полагают, что благообразная седина придает вес их словам, даже когда устами их глаголет неиспорченный наивный детский лепет. — Небо не может находиться внизу, там же где и Преисподняя!
— И, тем не менее, это так, — сказал я чуть более едко, чем если бы имел в виду простую форму глобуса.
На плечо мне тяжко упала чья-то рука. Глядя то на благородного старца, то на здоровяка, я не стал присматриваться к тому, кто подобным образом еще вступил в разговор, но реакция оказалась мгновенной и немного неожиданной для меня самого. Я поймал внезапно вмешавшуюся в светскую беседу конечность одной рукой за запястье, другой толкнул под локоть, повернув как импровизированный рычаг. И с возмущенным вскриком, позволивший себе лишнее незнакомец упал на колено, потеряв равновесие и точку опоры. Гугеноты непроизвольно шарахнулись, освободив место падающему, я тоже слегка удивленно выпустил его и отошел на шаг. На какую-то долю секунды воцарилась гробовая тишина.
— Господа! — подала первой дребезжащий голос из своего угла белая мышь. — Невозможно! Это дурной тон! Никто не затевает поединков подобным образом!
Ах ты, господи, еще и тут знаток выискался.
Рухнувший было мракобес вскочил, по-собачьи встряхиваясь, выхватил массивную шпагу и, тяжело и свирепо дыша, развернулся. Заказывали поединок?.. Я пожал плечами и обнажил рапиру.
— Это нечестиво! — возмутился пожилой гугенот, жаль, не уточнив, что именно. Оскорбленный кальвинист бросился вперед.
Я поймал его оружие в угол между клинком и эфесом, подхватил, хлестко подкинув, чуть не тем же круговым движением, что только что. Шпага пуританина со свистом и дребезгом отлетела в угол. Земля круглая, господа, и не поверите, но она еще и крутится!..
Острие рапиры остановилось у горла моего противника. Еще одно мгновение недоуменной сосредоточенной тишины — когда самым отчетливым звуком стало тиканье маятника в соседней комнате. Потом белая мышь, подскочив как ошпаренная, метнулась в угол за выбитым оружием, схватила добычу и бочком придвинулась к кальвинистам, чтобы благородно вернуть ускользнувшее имущество владельцу. Дружно оглянувшись на звон отлетевшей шпаги и сверкнув угрюмыми взглядами, кальвинисты вконец помрачнели. С тихим взвизгом обнажились и другие клинки, но никто пока не трогался с места.
— Есть еще желающие поспорить? — со зловещей предусмотрительностью осведомился я, чуть опуская клинок от горла своей «жертвы».
Обезоруженный пуританин отпрянул, и здоровяк метнулся на его место, атакуя с энергией вепря, и я повторил тот же маневр, с тем же звоном в углу и с тем же исходом.
Раскрасневшись, как перед апоплексическим ударом, здоровяк попятился. Пожилой пуританин, отойдя на шаг, за спины своих товарищей, сверлил меня холодным пристальным взглядом.
— Рыжий, — сказал он, будто ему вдруг все стало ясно. — Все рыжие люди служат дьяволу! Это адская метка.
Забавно, кое-что хорошее о себе, глядя недавно в зеркало, я подумал и сам. Правда, больше обратив внимание на бывшее тогда на моем лице выражение.
— Вам уже так страшно? — любезно поинтересовался я.
Двое из божьего воинства изготовились к бою, тот, что потерял оружие первым, уже снова обрел его и тоже приготовился повторить попытку. Но в это мгновение за дверью зазвучали тяжелые шаги, и дверь распахнулась.
— Что происходит? — прозвучал новый голос, явно привыкший к повиновению и… собственно говоря, знакомый. — Опустите оружие! Мои ребята шутить не любят.
Я покосился на дверь. Угрожающе уперев руки в боки, темным, не предвещающим ничего хорошего силуэтом, в светлом проеме возвышался давно знакомый мне сержант жандармов. Откуда он только взялся? Что ж… Оружие мы все опустили.
— Полно, братья, — величественно сказал пожилой пуританин. — Нас ждут дела!
— Позвольте… — сержант преградил ему путь.
— Да позволено мне будет заметить, — суетливо вмешалась белая мышь, — я был лишь свидетелем. Эти господа были спровоцированы…
Жандарм подозрительно сощурился и каким-то зловещим движением убрал руку с косяка. Кальвинисты степенно проследовали мимо него, сопровождаемые в кильватере не отстающей ни на шаг белой мышью. Я спрятал рапиру в ножны, выпрямился, сложил руки на груди и проводил их ироничным взглядом. Процессия спустилась с крыльца и растворилась где-то снаружи. Сержант поглядел какое-то время им вслед, потом обернулся, устремив стальной, ничего не выражающий взгляд на меня. Хотя последнее определение было уже неверно, в глубине светло-серых глаз вспыхнул смешливый огонек, а через мгновение мой старый приятель Пуаре и сам расплылся в лукавой радостной улыбке и весело подмигнул.
— Теодор! — воскликнул я. — Рад тебя видеть, старина!
— Шарди! — Пуаре поднял ладони в беззаботном приветствии и шагнул вперед. Мы сердечно пожали друг другу руки, по заведенной старой привычке — по-римски — повыше запястий. — Ну ни на минуту нельзя оставить тебя без присмотра!
— О чем это ты? — деланно удивился я.
Рауль, придерживавший дверь, покачал головой.
— Сюда уже можно пускать дам? — поинтересовался он слегка неодобрительно. — Дебошей больше не предвидится?