Коронованный рыцарь
Шрифт:
Положение его, однако, было совершенно безвыходно. Он сжег свои корабли, сделав формальное предложение.
И зачем он сделал его?
Но разве это изменило бы суть дела? Он был обречен на этот брак после рокового свидания с Грубером в день первого его визита к Кутайсову.
«Что-то потребует от него этот палач завтра?» — мелькнула в голове графа мысль, но тотчас же была оттеснена томительным воспоминанием недавнего разговора с Иреной.
«Докажи, что любишь… — звучало в его уме ее фраза. — Она может умереть…»
Он снова, как и тогда, в будуаре Олениной, вздрогнул. Тонкая стальная игла блеснула перед ним.
«А между тем, она права… — продолжала работать его мысль. — Единственный выход из его положения — смерть его невесты».
«Но как решиться на это?» — восставал в его уме вопрос.
Он почувствовал, впрочем, что стал более хладнокровно относиться к нему. Слишком привлекательно было обладание Иреной и ее состоянием сравнительно с ролью подставного мужа Зинаиды Похвисневой.
Выбор был решен, но средство все еще пугало его и заставляло невольно содрогаться.
«Убить… человека убить… Ведь убивают же, особенно там, под южным небом… — думал он. — Но убивают под влиянием страсти, гнева… Убить же с холодным расчетом… Бррр…»
Графа била лихорадка.
«Нет, я не могу решиться на это… Будь, что будет… Быть может, Зина останется мне верной женой… Быть может, я сумею ее привязать настолько, что гнусные расчеты сластолюбцев не оправдаются… Государыня не оставит ее без награды… У меня теперь, благодаря широкой помощи иезуитской кассы, есть средства к жизни… Я занимаю положение… получаю хорошее содержание… бог с ней, с Иреной, и с ее деньгами…»
Соблазнительный образ этой очаровательной женщины продолжал, однако, дразнить его воображение.
Он старался отогнать самые мысли о ней и через некоторое время страшными усилиями воли почти достиг этого.
Была уже поздняя ночь.
Граф разделся и лег в постель. Долго не мог заснуть он и лишь под утро забылся в каком-то тяжелом, горячечном полусне.
Тяжелые грезы посетили его. Ирена Станиславовна с довольною улыбкою подходила к его постели, держа на руках бездыханный труп Зинаиды Владимировны.
«Вот твоя невеста», — проговорила она и с этими словами положила этот труп с ним рядом.
Он почувствовал могильный холод, трупный запах поразил его обоняние, и он проснулся, обливаясь холодным потом. На дворе было позднее утро. Сделав спешно свой туалет, он поехал к аббату Груберу.
Аббат ожидал его в своем кабинете.
После обычных приветствий, аббат предложил графу занять место в кресле против письменного стола, заваленного массою книг и бумаг.
— Я пригласил вас, граф, чтобы сообщить вам, вероятно, совершенно неожиданное для вас известие…
Он говорил с расстановкой, как бы обдумывая каждое слово. Граф молчал.
— Брак ваш с избранной вами невестой не должен состояться…
Лицо графа Казимира приняло вопросительно-недоумевающее, но вместе с тем и довольное выражение.
— Если откровенно сознаться, господин аббат, известие это, хотя и поразило меня своею неожиданностью, но не особенно огорчает. Вы понимаете, конечно, что только безвыходное положение заставило меня согласиться на этот брак. Чужое имя графа Свенторжецкого, легкомысленно мною купленное в Москве, не окончательно убило во мне понятия о чести, о нравственном и безнравственном…
— Это не идет к делу, — перебил его аббат Грубер. — Брак ваш, повторяю, не должен состояться.
— Смею спросить почему?
— В интересах дела… — уклончиво ответил аббат.
— Вы мне, конечно, укажите и способ, каким образом я могу взять назад свое предложение, на которое получено согласие и величеств…
— Способ один… — глухим голосом сказал Грубер. — Ваша невеста должна умереть…
— Умереть! — воскликнул, ошеломленный тождественностью советов аббата и Ирены, граф.
— А что, если они просто хотят оба сделать из меня убийцу для неведомых мне их целей… Что, если и вчерашнее признание в любви было лишь подготовленной для этого комедией?
Все это мгновенно промелькнуло в голове графа Казимира. «Нет, я не поддамся им… Я объярленный жених Похвисневой и я женюсь на ней», — вдруг появилось в его уме бесповоротное решение.
— Да, умереть… — повторил аббат Грубер, не глядя на графа.
— А что, если я, после смерти моей невесты, сообщу кому следует о нашем разговоре, или же даже, во избежание этой смерти, предупрежу о нем ранее? — запальчиво сказал граф Свенторжецкий.
Ни один мускул не шелохнулся на лице аббата Грубера.
— Вы этого не сделаете, — холодно ответил он, — тем более, что ее смерть будет делом ваших рук…
— Моих!? — вскочил граф с кресла. — Разве я наемный убийца? Почему вы меня можете считать способным на такое преступление?
— Садитесь и успокойтесь, — снова заговорил аббат, не двигаясь с места и не переменяя тона. — Страшные слова не есть еще страшные понятия: «убийца… преступление…» Это только слова… Есть более высокое и великое дело, которому служим сознательно мы, и, к сожалению, бессознательно вы… Дело это соединение церквей под главенством его святейшества, дело это обращение миллионов еретиков в лоно истинной римско-католической церкви Христовой… При такой цели для достижения ее нет дурных средств, и всякое преступление простится святым отцом, которому дана власть от Бога разрешать здесь, на земле, человека от совершенных им греховных дел… Не из злобы, не из корысти, не из греховной страсти ищем мы погибели этой ни в чем неповинной девушки… Она должна волею сложившихся земных обстоятельств явиться искупительною жертвою в великом деле и Господь уготовит ей там, на небесах, светлую обитель и дарует жизнь вечную, перед которою темна и печальна эта земная юдоль.
Иезуит вздохнул и возвел очи к небу.
— Провидение дало нам над вами власть… Люди недальновидные назвали бы это случаем… От нас зависит разоблачить ваше самозванство и погубить вас в глазах двора и общества… Рядом с этой комнатой сидит старый патер, — воспитатель покойного графа Свенторжецкого, готовый, по первому моему слову, принести покаяние и указать на свидетелей, знавших покойного графа в лицо… Он не имел с вами ни малейшего сходства… Выбирайте между повиновением и позором.
Аббат Грубер остановился. Граф Казимир Нарцисович сидел с поникшей головою.