Короткие гудки (сборник)
Шрифт:
У хохла ничего не получалось. Лиля терзала его плоть так и этак, но она все равно падала, как увядший стебель.
– Прости, – жалобно попросил хохол. – Наверное, я устал и переволновался.
– Женись, тогда прощу. От мужа много не требуется…
– Ну вот, опять двадцать пять, – расстроился хохол. – Я могу быть только любовником.
– А если ты любовник – должен трахать. Иначе какой же ты любовник?
Лиля в глубине души рассчитывала, что дожмет хохла, сломает его сопротивление и они пойдут по жизни плечико к плечику.
Лиля вернулась утром – молчаливая, хмурая. Воркута под тучами.
Я не стала ни о чем спрашивать. И так все понятно.
Смысл дачного проживания – прогулка по живописным окрестностям. Природа красива в любое время года. У осени – своя красота: в багрец и золото одетые леса. У зимы – зимняя сказка: мороз и солнце. Я не понимаю, как можно жить в одном и том же климате. На Гавайях, например. Всегда двадцать пять градусов. Рай. Но все двенадцать месяцев один и тот же рай. Одна и та же картинка перед глазами. Можно свихнуться.
Я ушла гулять в зиму. В минус десять градусов.
Всевышний не пожелал раскрыть свою главную тайну – что там, за горизонтом. А то, чего не знаешь – того нет. Я шла ходко, наслаждаясь движением, – бессмертная, вечная и веселая. Мне нравилась моя жизнь в отсутствии любви и смерти. Полная свобода от всего.
Я вернулась домой в прекрасном расположении духа. Лиля караулила меня в прихожей. Она мелко дрожала, как будто ее включили в розетку.
– Ты замерзла? – спросила я.
– Нет. Мне хорошо.
– А что случилось? – не поняла я.
– Случилось счастье. Я получила предложение руки и сердца.
– От хохла?
– Нет. От Кости.
– Какой Костя?
Лиля махнула рукой. Не могла говорить от перевозбуждения.
Оказывается, это был тот самый Котик, сосед. Его жена Кысочка умерла, царствие ей небесное. Костя стал прикидывать: как ему жить дальше? Главное – с кем? Он перебрал в уме всех знакомых женщин и остановился на Лиле. Она всегда ему нравилась: тихая, умелая, нежная. Противостоит ударам судьбы, как солдат. Побеждает. Выживает. Вот такая ему и нужна.
Можно, конечно, найти красивее и моложе. Но у красивых завышенные требования, при этом неоправданно завышенные. К тому же сейчас поменялась мода на жен. Были модны малолетки, на тридцать лет моложе. А сейчас модны личности – умные, с хорошими манерами, из хороших семей.
Лиля – из хорошей трудовой семьи. Учительница. Внешность неброская, но если вглядишься – милая, милая, милая, светлый мой ангел земной…
– Сказка… – проговорила Лиля.
Ее сказка стала былью. Прошлые мужчины – муж, хохол – канули в вечность, их смыло временем. Над ее жизнью взошел Костик, как ясное солнце, и это солнце – навсегда. Не закатится, не погаснет, не потускнеет. Главное, не сделать ошибки. Но она не сделает. Она в себе уверена.
Лиля стояла посреди прихожей, переполненная счастьем. Не Воркута, нет. Сочи, Рио-де-Жанейро, Лос-Анджелес в разгар лета.
Брат и сестра
Зюма (полное имя Изумруд) появилась в нашем поселке в самом начале девяностых годов.
Впервые я увидела Зюмю на собрании, где ее принимали в члены кооператива.
Собрание роптало. Кооператив принимал в свои ряды только членов Союза писателей. Это было сугубо писательское сообщество, каста избранных, как в Индии, и со стороны никого не допускало, отвергало высокомерно.
Сталин незадолго до смерти дал эти земли писателям, по полгектара на нос. Рядовые граждане имели шесть соток, а полгектара – в восемь раз больше. Сталин таким образом подкармливал идеологию.
«Поэт в России больше, чем поэт», – говорил Евтушенко. И это правда. Хорошая литература заменяла свободу и совесть – все то, чего так не хватало в замкнутом однопартийном государстве.
В нашем поселке поселились лучшие из лучших, просто хорошие писатели и не очень хорошие, однако члены Союза писателей, гордые своей высокой миссией.
Зюмю принимали в начале девяностых. Это уже совсем другое время. Горбачев привел перестройку, и общество заметно расслоилось. Появились богатые, их пренебрежительно называли «богатенькие».
Богатенькие внаглую скупали земли у обедневших писателей и их потомков. Правила приема изменились. Деньги решали все. В кооператив мог попасть кто угодно, даже бандит. Но слава богу, бандиты обошли стороной наши земли.
В центре поселка стоял сгоревший дом популярного поэта и был похож на сломанный зуб. Его называли «дом Павлова», имея в виду Сталинградскую битву. Остальные дома были целы – скромные строения пятидесятых, окруженные деревенскими штакетниками.
Богатенькие презирали любую бедность, и писательскую в том числе. А писатели в свою очередь презирали их неправедные богатства.
Зюма сидела с непроницаемым лицом, похожая на африканскую львицу.
Немолодая, однако не утратившая женственности и шарма, она царственно оглядывала собрание и была себе на уме.
Правление кооператива объявило: если Зюма хочет быть в наших рядах, она обязана внести вступительный взнос: три тысячи долларов. Тогда это были деньги.
– За что? – спросила Зюма.
– За электричество, газ и водопровод, – объяснил председатель. – Вы будете этим пользоваться. Извольте вложиться.
– А другие платят вступительный взнос? – проверила Зюма.
– Писатели не платят. А вы – человек со стороны.
Собрание загудело одобрительно. Дескать: да, со стороны, и неча с кувшинным рылом в калашный ряд.
Зюма приподняла брови. Она считала так же, но с точностью до наоборот. Это она, Зюма, – в калашном ряду, где калачи и сдобные булки, а этот писательский сброд – именно кувшинные рыла.